Неточные совпадения
Стало быть, и она видела
в этой зелени,
в течении реки,
в синем
небе то же, что Васюков видит, когда играет на скрипке… Какие-то горы, моря, облака… «И я вижу их!..»
Высокая, не полная и не сухощавая, но живая старушка… даже не старушка, а лет около пятидесяти женщина, с черными живыми глазами и такой доброй и грациозной улыбкой, что когда и рассердится и засверкает гроза
в глазах, так за этой грозой опять видно чистое
небо.
— А ты послушай: ведь это все твое; я твой староста… — говорила она. Но он зевал, смотрел, какие это птицы прячутся
в рожь, как летают стрекозы, срывал васильки и пристально разглядывал мужиков, еще пристальнее слушал деревенскую тишину, смотрел на синее
небо, каким оно далеким кажется здесь.
В комнате сумрачно, мертво, все — подобие смерти, а взглянешь
в окно — и отдохнешь: там кайма синего
неба, зелень мелькает, люди шевелятся.
— Что ж, прекрасно! Италия,
небо, солнце и любовь… — говорил он, качая,
в волнении, ногой.
Женская фигура, с лицом Софьи, рисовалась ему белой, холодной статуей, где-то
в пустыне, под ясным, будто лунным
небом, но без луны;
в свете, но не солнечном, среди сухих нагих скал, с мертвыми деревьями, с нетекущими водами, с странным молчанием. Она, обратив каменное лицо к
небу, положив руки на колени, полуоткрыв уста, кажется, жаждала пробуждения.
— Не знаю, бабушка, да и не желаю знать! — отвечал он, приглядываясь из окна к знакомой ему дали, к синему
небу, к меловым горам за Волгой. — Представь, Марфенька: я еще помню стихи Дмитриева, что
в детстве учил...
Полноводье еще не сбыло, и река завладела плоским прибрежьем, а у крутых берегов шумливо и кругами омывали подножия гор.
В разных местах, незаметно, будто не двигаясь, плыли суда. Высоко на
небе рядами висели облака.
«Да, из них выйдет роман, — думал он, — роман, пожалуй, верный, но вялый, мелкий, — у одной с аристократическими, у другой с мещанскими подробностями. Там широкая картина холодной дремоты
в мраморных саркофагах, с золотыми, шитыми на бархате, гербами на гробах; здесь — картина теплого летнего сна, на зелени, среди цветов, под чистым
небом, но все сна, непробудного сна!»
Не была она тоже сентиментальна, и если вздыхала, возводила глаза к
небу, разливалась
в нежных речах, то делала это притворно, прибегая к этому, как к условным приемам кокетства.
Тихо тянулись дни, тихо вставало горячее солнце и обтекало синее
небо, распростершееся над Волгой и ее прибрежьем. Медленно ползли снегообразные облака
в полдень и иногда, сжавшись
в кучу, потемняли лазурь и рассыпались веселым дождем на поля и сады, охлаждали воздух и уходили дальше, дав простор тихому и теплому вечеру.
«Все молчит: как привыкнешь к нему?» — подумала она и беспечно опять склонилась головой к его голове, рассеянно пробегая усталым взглядом по
небу, по сверкавшим сквозь ветви звездам, глядела на темную массу леса, слушала шум листьев и задумалась, наблюдая, от нечего делать, как под рукой у нее бьется
в левом боку у Райского.
Что-то похожее на грусть блеснуло
в глазах, которые
в одно мгновение поднялись к
небу и быстро потупились. Она вздрогнула и ушла торопливо домой.
Прошло несколько дней после свидания с Ульяной Андреевной. Однажды к вечеру собралась гроза, за Волгой
небо обложилось черными тучами, на дворе парило, как
в бане; по полю и по дороге кое-где вихрь крутил пыль.
— Да, сказала бы, бабушке на ушко, и потом спрятала бы голову под подушку на целый день. А здесь… одни — Боже мой! — досказала она, кидая взгляд ужаса на
небо. — Я боюсь теперь показаться
в комнату; какое у меня лицо — бабушка сейчас заметит.
«Слезами и сердцем, а не пером благодарю вас, милый, милый брат, — получил он ответ с той стороны, — не мне награждать за это:
небо наградит за меня! Моя благодарность — пожатие руки и долгий, долгий взгляд признательности! Как обрадовался вашим подаркам бедный изгнанник! он все „смеется“ с радости и оделся
в обновки. А из денег сейчас же заплатил за три месяца долгу хозяйке и отдал за месяц вперед. И только на три рубля осмелился купить сигар, которыми не лакомился давно, а это — его страсть…»
Следя за ходом своей собственной страсти, как медик за болезнью, и как будто снимая фотографию с нее, потому что искренно переживал ее, он здраво заключал, что эта страсть — ложь, мираж, что надо прогнать, рассеять ee! «Но как? что надо теперь делать? — спрашивал он, глядя на
небо с облаками, углубляя взгляд
в землю, — что велит долг? — отвечай же, уснувший разум, освети мне дорогу, дай перепрыгнуть через этот пылающий костер!»
Между тем граф серьезных намерений не обнаруживал и наконец… наконец… вот где ужас! узнали, что он из «новых» и своим прежним правительством был — «mal vu», [на подозрении (фр.).] и «эмигрировал» из отечества
в Париж, где и проживал, а главное, что у него там, под голубыми
небесами, во Флоренции или
в Милане, есть какая-то нареченная невеста, тоже кузина… что вся ее фортуна («fortune» —
в оригинале) перейдет
в его род из того рода, так же как и виды на карьеру.
Спустя полчаса она медленно встала, положив книгу
в стол, подошла к окну и оперлась на локти, глядя на
небо, на новый, светившийся огнями через все окна дом, прислушиваясь к шагам ходивших по двору людей, потом выпрямилась и вздрогнула от холода.
С такою же силой скорби шли
в заточение с нашими титанами, колебавшими
небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие свой сан, титул, но унесшие с собой силу женской души и великой красоты, которой до сих пор не знали за собой они сами, не знали за ними и другие и которую они, как золото
в огне, закаляли
в огне и дыме грубой работы, служа своим мужьям — князьям и неся и их, и свою «беду».