Неточные совпадения
— Я слыхал, дядюшка, что художники теперь
в большом уважении. Вы, может быть, старое время вспоминаете. Из академии
выходят знаменитые
люди…
«Где же тут роман? — печально думал он, — нет его! Из всего этого материала может
выйти разве пролог к роману! а самый роман — впереди, или вовсе не будет его! Какой роман найду я там,
в глуши,
в деревне! Идиллию, пожалуй, между курами и петухами, а не роман у живых
людей, с огнем, движением, страстью!»
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и слезы. «Век свой одна, не с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы Бог прибрал меня!
Выйдут девочки замуж, останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас сидел почтенный
человек, целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по полям, под руку водил бы
в сад,
в пикет с вами играл бы… Право, бабушка, что бы вам…
Но все же ей было неловко — не от одного только внутреннего «противоречия с собой», а просто оттого, что
вышла история у ней
в доме, что выгнала
человека старого, почтен… нет, «серьезного», «со звездой»…
Он перебирал каждый ее шаг, как судебный следователь, и то дрожал от радости, то впадал
в уныние и
выходил из омута этого анализа ни безнадежнее, ни увереннее, чем был прежде, а все с той же мучительной неизвестностью, как купающийся
человек, который, думая, что нырнул далеко, выплывает опять на прежнем месте.
Теперь она собиралась ехать всем домом к обедне и
в ожидании, когда все домашние сойдутся, прохаживалась медленно по зале, сложив руки крестом на груди и почти не замечая домашней суеты, как входили и
выходили люди, чистя ковры, приготовляя лампы, отирая зеркала, снимая чехлы с мебели.
«Это не бабушка!» — с замиранием сердца, глядя на нее, думал он. Она казалась ему одною из тех женских личностей, которые внезапно из круга семьи
выходили героинями
в великие минуты, когда падали вокруг тяжкие удары судьбы и когда нужны были
людям не грубые силы мышц, не гордость крепких умов, а силы души — нести великую скорбь, страдать, терпеть и не падать!
Люди были
в ужасе. Василиса с Яковом почти не
выходили из церкви, стоя на коленях. Первая обещалась сходить пешком к киевским чудотворцам, если барыня оправится, а Яков — поставить толстую с позолотой свечу к местной иконе.
— И себя тоже, Вера. Бог простит нас, но он требует очищения! Я думала, грех мой забыт, прощен. Я молчала и казалась праведной
людям: неправда! Я была — как «окрашенный гроб» среди вас, а внутри таился неомытый грех! Вон он где
вышел наружу —
в твоем грехе! Бог покарал меня
в нем… Прости же меня от сердца…
— Ты знаешь, нет ничего тайного, что не
вышло бы наружу! — заговорила Татьяна Марковна, оправившись. — Сорок пять лет два
человека только знали: он да Василиса, и я думала, что мы умрем все с тайной. А вот — она
вышла наружу! Боже мой! — говорила как будто
в помешательстве Татьяна Марковна, вставая, складывая руки и протягивая их к образу Спасителя, — если б я знала, что этот гром ударит когда-нибудь
в другую…
в мое дитя, — я бы тогда же на площади, перед собором,
в толпе народа, исповедала свой грех!
— Брат, — сказала она, — ты рисуешь мне не Ивана Ивановича: я знаю его давно, — а самого себя. Лучше всего то, что сам не подозреваешь, что
выходит недурно и твой собственный портрет. И меня тут же хвалишь, что угадала
в Тушине
человека! Но это нетрудно! Бабушка его тоже понимает и любит, и все здесь…
— Старый вор Тычков отмстил нам с тобой! Даже и обо мне где-то у помешанной женщины откопал историю… Да ничего не
вышло из того…
Люди к прошлому равнодушны, — а я сама одной ногой
в гробу и о себе не забочусь. Но Вера…
«Увяз, любезный друг, по уши увяз, — думал Обломов, провожая его глазами. — И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А
выйдет в люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает… У нас это называется тоже карьерой! А как мало тут человека-то нужно: ума его, воли, чувства — зачем это? Роскошь! И проживет свой век, и не пошевелится в нем многое, многое… А между тем работает с двенадцати до пяти в канцелярии, с восьми до двенадцати дома — несчастный!»
Не мудрено в нем такое воззрение, потому что он сам «года два был на побегушках, разные комиссии исправлял: и за водкой-то бегал, и за пирогами, и за квасом, кому с похмелья, — и сидел-то не на стуле, а у окошка, на связке бумаг, и писал-то не из чернильницы, а из старой помадной банки, — и вот
вышел в люди», — и теперь признает, что «все это не от нас, свыше!..»
Неточные совпадения
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения
в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не
вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся
люди.
— Хорошо, — сказала она и, как только
человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных
в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала читать с конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала.
Вронский был не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят
в комнату к
людям, от которых только что
вышли.
Она боялась оставаться одна теперь и вслед за
человеком вышла из комнаты и пошла
в детскую.
— Никогда не спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое всё состояние тут, — он показал на боковой карман, — и теперь я богатый
человек; а нынче поеду
в клуб и, может быть,
выйду нищим. Ведь кто со мной садится — тоже хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и
в этом-то удовольствие.