Неточные совпадения
Он вышел
в гостиную, а она подошла к горке,
взяла флакон, налила несколько капель одеколона на
руку и задумчиво понюхала, потом оправилась у зеркала и вышла
в гостиную.
Тит Никоныч был джентльмен по своей природе. У него было тут же,
в губернии, душ двести пятьдесят или триста — он хорошенько не знал, никогда
в имение не заглядывал и предоставлял крестьянам делать, что хотят, и платить ему оброку, сколько им заблагорассудится. Никогда он их не поверял.
Возьмет стыдливо привезенные деньги, не считая, положит
в бюро, а мужикам махнет
рукой, чтоб ехали, куда хотят.
— Что вы это ему говорите: он еще дитя! — полугневно заметила бабушка и стала прощаться. Полина Карповна извинялась, что муж
в палате, обещала приехать сама, а
в заключение
взяла руками Райского за обе щеки и поцеловала
в лоб.
— Ничего, бабушка. Я даже забывал, есть ли оно, нет ли. А если припоминал, так вот эти самые комнаты, потому что
в них живет единственная женщина
в мире, которая любит меня и которую я люблю… Зато только ее одну и больше никого… Да вот теперь полюблю сестер, — весело оборотился он,
взяв руку Марфеньки и целуя ее, — все полюблю здесь — до последнего котенка!
Бабушка отодвинула от себя все книги, счеты, гордо сложила
руки на груди и стала смотреть
в окно. А Райский сел возле Марфеньки,
взял ее за
руки.
Райский засмеялся,
взял ее за обе
руки и прямо смотрел ей
в глаза. Она покраснела, ворочалась то
в одну, то
в другую сторону, стараясь не смотреть на него.
— Стойте смирно, не шевелитесь! — сказала она,
взяла в одну
руку борт его сюртука, прижала пуговицу и другой
рукой живо начала сновать взад и вперед иглой мимо носа Леонтья.
— Да как же вдруг этакое сокровище подарить! Ее продать
в хорошие, надежные
руки — так… Ах, Боже мой! Никогда не желал я богатства, а теперь тысяч бы пять дал… Не могу, не могу
взять: ты мот, ты блудный сын — или нет, нет, ты слепой младенец, невежа…
— Смел бы он! — с удивлением сказала Марфенька. — Когда мы
в горелки играем, так он не смеет
взять меня за
руку, а ловит всегда за рукав! Что выдумали: Викентьев! Позволила бы я ему!
Он подошел,
взял ее за
руку и поцеловал. Она немного подалась назад и чуть-чуть повернула лицо
в сторону, так, что губы его встретили щеку, а не рот.
— Да… благодарю, — говорила она, подойдя к нему и протянув ему обе
руки. Он
взял их, пожал и поцеловал ее
в щеку. Она отвечала ему крепким пожатием и поцелуем на воздух.
Иногда она как будто прочтет упрек
в глазах бабушки, и тогда особенно одолеет ею дикая, порывистая деятельность. Она примется помогать Марфеньке по хозяйству, и
в пять, десять минут, все порывами, переделает бездну,
возьмет что-нибудь
в руки, быстро сделает, оставит, забудет, примется за другое, опять сделает и выйдет из этого так же внезапно, как войдет.
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло
возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь
в угол, молчишь: «Зачем сидишь, как чурбан, без дела?»
Возьмешь дело
в руки: «Не трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?»
Возьмешь кусок
в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку
возьмешь: вырвут из
рук да швырнут на пол! Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только и света что
в палате да по добрым людям.
Но он не смел сделать ни шагу, даже добросовестно отворачивался от ее окна, прятался
в простенок, когда она проходила мимо его окон; молча, с дружеской улыбкой пожал ей, одинаково, как и Марфеньке,
руку, когда они обе пришли к чаю, не пошевельнулся и не повернул головы, когда Вера
взяла зонтик и скрылась тотчас после чаю
в сад, и целый день не знал, где она и что делает.
Она подумала, подумала, потом опустила
руку в карман, достала и другое письмо, пробежала его глазами,
взяла перо, тщательно вымарала некоторые слова и строки
в разных местах и подала ему.
Заботы, дрязги жизни, все исчезнет — одно бесконечное торжество наполняет тебя — одно счастье глядеть вот так… на тебя… (он подошел к ней) —
взять за
руку (он
взял за
руку) и чувствовать огонь и силу, трепет
в организме…
— Не шути этим, Борюшка; сам сказал сейчас, что она не Марфенька! Пока Вера капризничает без причины, молчит, мечтает одна — Бог с ней! А как эта змея, любовь, заберется
в нее, тогда с ней не сладишь! Этого «рожна» я и тебе, не только девочкам моим, не пожелаю. Да ты это с чего
взял: говорил, что ли, с ней, заметил что-нибудь? Ты скажи мне, родной, всю правду! — умоляющим голосом прибавила она, положив ему на плечо
руку.
Она сидела
в своей красивой позе, напротив большого зеркала, и молча улыбалась своему гостю, млея от удовольствия. Она не старалась ни приблизиться, ни
взять Райского за
руку, не приглашала сесть ближе, а только играла и блистала перед ним своей интересной особой, нечаянно показывала «ножки» и с улыбкой смотрела, как действуют на него эти маневры. Если он подходил к ней, она прилично отодвигалась и давала ему подле себя место.
Лесничий соскочил и начал стучать рукояткой бича
в ворота. У крыльца он предоставил лошадей на попечение подоспевшим Прохору, Тараске, Егорке, а сам бросился к Вере, встал на подножку экипажа,
взял ее на
руки и, как драгоценную ношу, бережно и почтительно внес на крыльцо, прошел мимо лакеев и девок, со свечами вышедших навстречу и выпучивших на них глаза, донес до дивана
в зале и тихо посадил ее.
Ей не хотелось говорить. Он
взял ее за
руку и пожал; она отвечала на пожатие; он поцеловал ее
в щеку, она обернулась к нему, губы их встретились, и она поцеловала его — и все не выходя из задумчивости. И этот, так долго ожидаемый поцелуй не обрадовал его. Она дала его машинально.
Он встал, решительно подошел к ней,
взял ее за
руку и почти насильно увел
в аллею.
Она медлила, потом вдруг сама сошла к нему со ступеней крыльца,
взяла его за
руку и поглядела ему
в лицо с строгой важностью.
Она обеими
руками взяла его голову, поцеловала
в лоб и быстро пошла прочь.
— Здравствуй, Леонтий, — это я! — сказал Райский,
взяв за
руку Козлова и садясь
в кресло подле постели.
— Да, да, виноват, горе одолело меня! — ложась
в постель, говорил Козлов, и
взяв за
руку Райского: — Прости за эгоизм. После… после… я сам притащусь, попрошусь посмотреть за твоей библиотекой… когда уж надежды не будет…
Силыч, дрожащими от жадности
руками, начал завертывать их
в какие-то хлопки и тряпки, прятал
в карманы, даже
взял один пятак
в рот.
Он
взял ее за
руку — и
в ней тревога мгновенно стихла. Она старалась только отдышаться от скорой ходьбы и от борьбы с Райским, а он, казалось, не мог одолеть
в себе сильно охватившего его чувства — радости исполнившегося ожидания.
Она стала было рассматривать все вещи, но у ней дрожали
руки. Она схватит один флакон, увидит другой, положит тот,
возьмет третий, увидит гребенку, щетки
в серебряной оправе — и все с ее вензелем М. «От будущей maman», — написано было.
Он взглянул на часы, сказал, что через час уедет, велел вывести лошадей из сарая на двор,
взял свой бич с серебряной рукояткой, накинул на
руку макинтош и пошел за Верой
в аллею.
Виделась ему
в ней — древняя еврейка, иерусалимская госпожа, родоначальница племени — с улыбкой горделивого презрения услышавшая
в народе глухое пророчество и угрозу: «снимется венец с народа, не узнавшего посещения», «придут римляне и
возьмут!» Не верила она, считая незыблемым венец, возложенный
рукою Иеговы на голову Израиля.
Но когда настал час — «пришли римляне и
взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар, встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские стены мужья, разбивая о камни головы, только с окаменелым ужасом покорности
в глазах пошла среди павшего царства,
в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее
рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
Когда Вера, согретая
в ее объятиях, тихо заснула, бабушка осторожно встала и,
взяв ручную лампу, загородила
рукой свет от глаз Веры и несколько минут освещала ее лицо, глядя с умилением на эту бледную, чистую красоту лба, закрытых глаз и на все, точно
рукой великого мастера изваянные, чистые и тонкие черты белого мрамора, с глубоким, лежащим
в них миром и покоем.