Неточные совпадения
По стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина, напитанная пылью; зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями, для записывания на них, по пыли, каких-нибудь заметок на память. Ковры были в пятнах. На диване лежало забытое полотенце; на столе редкое
утро не стояла не убранная от вчерашнего ужина тарелка
с солонкой и
с обглоданной косточкой да не валялись хлебные крошки.
Он, как встанет
утром с постели, после чая ляжет тотчас на диван, подопрет голову рукой и обдумывает, не щадя сил, до тех пор, пока, наконец, голова утомится от тяжелой работы и когда совесть скажет: довольно сделано сегодня для общего блага.
Но, смотришь, промелькнет
утро, день уже клонится к вечеру, а
с ним клонятся к покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе, голова отрезвляется от дум, кровь медленнее пробирается по жилам. Обломов тихо, задумчиво переворачивается на спину и, устремив печальный взгляд в окно, к небу,
с грустью провожает глазами солнце, великолепно садящееся на чей-то четырехэтажный дом.
Захару он тоже надоедал собой. Захар, отслужив в молодости лакейскую службу в барском доме, был произведен в дядьки к Илье Ильичу и
с тех пор начал считать себя только предметом роскоши, аристократическою принадлежностью дома, назначенною для поддержания полноты и блеска старинной фамилии, а не предметом необходимости. От этого он, одев барчонка
утром и раздев его вечером, остальное время ровно ничего не делал.
Утро великолепное; в воздухе прохладно; солнце еще не высоко. От дома, от деревьев, и от голубятни, и от галереи — от всего побежали далеко длинные тени. В саду и на дворе образовались прохладные уголки, манящие к задумчивости и сну. Только вдали поле
с рожью точно горит огнем, да речка так блестит и сверкает на солнце, что глазам больно.
А там старуха пронесет из амбара в кухню чашку
с мукой да кучу яиц; там повар вдруг выплеснет воду из окошка и обольет Арапку, которая целое
утро, не сводя глаз, смотрит в окно, ласково виляя хвостом и облизываясь.
Долго смеялись все, наконец стали мало-помалу затихать: иной
утирал слезы, другой сморкался, третий кашлял неистово и плевал,
с трудом выговаривая...
Не знают, чем и накормить его в то
утро, напекут ему булочек и крендельков, отпустят
с ним соленья, печенья, варенья, пастил разных и других всяких сухих и мокрых лакомств и даже съестных припасов. Все это отпускалось в тех видах, что у немца нежирно кормят.
Она его обмоет, переменит белье, платье, и Андрюша полсутки ходит таким чистеньким, благовоспитанным мальчиком, а к вечеру, иногда и к
утру, опять его кто-нибудь притащит выпачканного, растрепанного, неузнаваемого, или мужики привезут на возу
с сеном, или, наконец,
с рыбаками приедет он на лодке, заснувши на неводу.
— Это могло случиться сегодня
утром, если мимо окон проходила сиплая шарманка… — вмешалась Ольга
с добротой, так мягко, что вынула жало из сарказма.
А Обломов, лишь проснется
утром, первый образ в воображении — образ Ольги, во весь рост,
с веткой сирени в руках. Засыпал он
с мыслью о ней, шел гулять, читал — она тут, тут.
Она поглядела на него молча, как будто поверяла слова его, сравнила
с тем, что у него написано на лице, и улыбнулась; поверка оказалась удовлетворительною. На лице ее разлито было дыхание счастья, но мирного, которое, казалось, ничем не возмутишь. Видно, что у ней не было тяжело на сердце, а только хорошо, как в природе в это тихое
утро.
— А счастье, от которого вы
с ума сходите? — продолжала она. — А эти
утра и вечера, этот парк, а мое люблю — все это ничего не стоит, никакой цены, никакой жертвы, никакой боли?
«Сирени отошли, — опять думал он, — вчера отошло, и ночь
с призраками,
с удушьем тоже отошла… Да! и этот миг отойдет, как сирени! Но когда отходила сегодняшняя ночь, в это время уже расцветало нынешнее
утро…»
Обломов не казал глаз в город, и в одно
утро мимо его окон повезли и понесли мебель Ильинских. Хотя уж ему не казалось теперь подвигом переехать
с квартиры, пообедать где-нибудь мимоходом и не прилечь целый день, но он не знал, где и на ночь приклонить голову.
До сих пор он
с «братцем» хозяйки еще не успел познакомиться. Он видел только, и то редко,
с постели, как, рано
утром, мелькал сквозь решетку забора человек,
с большим бумажным пакетом под мышкой, и пропадал в переулке, и потом, в пять часов, мелькал опять,
с тем же пакетом, мимо окон, возвращаясь, тот же человек и пропадал за крыльцом. Его в доме не было слышно.
А между тем заметно было, что там жили люди, особенно по
утрам: на кухне стучат ножи, слышно в окно, как полощет баба что-то в углу, как дворник рубит дрова или везет на двух колесах бочонок
с водой; за стеной плачут ребятишки или раздается упорный, сухой кашель старухи.
Обломов хотя слышал постоянно
с раннего
утра под окнами тяжелое кудахтанье наседки и писк цыплят, но до того ли ему? Перед ним носился образ Ольги, и он едва замечал окружающее.
Зато наградой Анисье был обед, чашек шесть кофе
утром и столько же вечером и откровенный, продолжительный разговор, иногда доверчивый шепот
с самой хозяйкой.
Другой бы, по шляпке, по платью, заметил, но он, просидев
с Ольгой целое
утро, никогда не мог потом сказать, в каком она была платье и шляпке.
— Не знаю, как и благодарить вас, — говорил Обломов, глядя на нее
с таким же удовольствием,
с каким
утром смотрел на горячую ватрушку. — Очень, очень благодарен вам и в долгу не останусь, особенно у Маши: шелковых платьев накуплю ей, как куколку одену.
Прошла неделя. Обломов, встав
утром, прежде всего
с беспокойством спрашивал, наведены ли мосты.
Она надела белое платье, скрыла под кружевами подаренный им браслет, причесалась, как он любит; накануне велела настроить фортепьяно и
утром попробовала спеть Casta diva. И голос так звучен, как не был
с дачи. Потом стала ждать.
— Господи! Все
утро такие веселые были… Что
с ними? — шептала Катя, принеся со стола тетки спирт и суетясь со стаканом воды.
— Ты засыпал бы
с каждым днем все глубже — не правда ли? А я? Ты видишь, какая я? Я не состареюсь, не устану жить никогда. А
с тобой мы стали бы жить изо дня в день, ждать Рождества, потом Масленицы, ездить в гости, танцевать и не думать ни о чем; ложились бы спать и благодарили Бога, что день скоро прошел, а
утром просыпались бы
с желанием, чтоб сегодня походило на вчера… вот наше будущее — да? Разве это жизнь? Я зачахну, умру… за что, Илья? Будешь ли ты счастлив…
Но ему не было скучно, если
утро проходило и он не видал ее; после обеда, вместо того чтоб остаться
с ней, он часто уходил соснуть часа на два; но он знал, что лишь только он проснется, чай ему готов, и даже в ту самую минуту, как проснется.
К
утру гости разъехались и разошлись,
с грехом пополам, и опять все смолкло в доме до Ильина дня.
Она была бледна в то
утро, когда открыла это, не выходила целый день, волновалась, боролась
с собой, думала, что ей делать теперь, какой долг лежит на ней, — и ничего не придумала. Она только кляла себя, зачем она вначале не победила стыда и не открыла Штольцу раньше прошедшее, а теперь ей надо победить еще ужас.
Ужас! Она не додумалась до конца, а торопливо оделась, наняла извозчика и поехала к мужниной родне, не в Пасху и Рождество, на семейный обед, а
утром рано,
с заботой,
с необычайной речью и вопросом, что делать, и взять у них денег.
После «тумана» наставало светлое
утро,
с заботами матери, хозяйки; там манил к себе цветник и поле, там кабинет мужа. Только не
с беззаботным самонаслаждением играла она жизнью, а
с затаенной и бодрой мыслью жила она, готовилась, ждала…
Живи он
с одним Захаром, он мог бы телеграфировать рукой до
утра и, наконец, умереть, о чем узнали бы на другой день, но глаз хозяйки светил над ним, как око провидения: ей не нужно было ума, а только догадка сердца, что Илья Ильич что-то не в себе.
Дорожка сада продолжена была в огород, и Илья Ильич совершал
утром и вечером по ней двухчасовое хождение.
С ним ходила она, а нельзя ей, так Маша, или Ваня, или старый знакомый, безответный, всему покорный и на все согласный Алексеев.
Мимо решетчатого забора в урочные часы раннего
утра и обеденной поры мелькает опять фигура «братца»
с большим пакетом под мышкой, в резиновых галошах зимой и летом.
Несколько раз делалось ему дурно и проходило. Однажды
утром Агафья Матвеевна принесла было ему, по обыкновению, кофе и — застала его так же кротко покоящимся на одре смерти, как на ложе сна, только голова немного сдвинулась
с подушки да рука судорожно прижата была к сердцу, где, по-видимому, сосредоточилась и остановилась кровь.