Неточные совпадения
Вошел человек лет сорока, принадлежащий к крупной породе, высокий, объемистый в
плечах и во всем туловище,
с крупными чертами лица,
с большой головой,
с крепкой, коротенькой шеей,
с большими навыкате глазами, толстогубый.
По указанию календаря наступит в марте весна, побегут грязные ручьи
с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго любуется солнцем,
с удовольствием пожимая
плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за другую оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
Радостно приветствует дождь крестьянин: «Дождичек вымочит, солнышко высушит!» — говорит он, подставляя
с наслаждением под теплый ливень лицо,
плечи и спину.
Ребенок слушал ее, открывая и закрывая глаза, пока, наконец, сон не сморит его совсем. Приходила нянька и, взяв его
с коленей матери, уносила сонного,
с повисшей через ее
плечо головой, в постель.
— Тарантьев, Иван Герасимыч! — говорил Штольц, пожимая
плечами. — Ну, одевайся скорей, — торопил он. — А Тарантьеву скажи, как придет, — прибавил он, обращаясь к Захару, — что мы дома не обедаем, и что Илья Ильич все лето не будет дома обедать, а осенью у него много будет дела, и что видеться
с ним не удастся…
Мужики идут
с поля,
с косами на
плечах; там воз
с сеном проползет, закрыв всю телегу и лошадь; вверху, из кучи, торчит шапка мужика
с цветами да детская головка; там толпа босоногих баб,
с серпами, голосят…
В мечтах перед ним носился образ высокой, стройной женщины,
с покойно сложенными на груди руками,
с тихим, но гордым взглядом, небрежно сидящей среди плющей в боскете, легко ступающей по ковру, по песку аллеи,
с колеблющейся талией,
с грациозно положенной на
плечи головой,
с задумчивым выражением — как идеал, как воплощение целой жизни, исполненной неги и торжественного покоя, как сам покой.
Он
с ужасом побежал бы от женщины, если она вдруг прожжет его глазами или сама застонет, упадет к нему на
плечо с закрытыми глазами, потом очнется и обовьет руками шею до удушья… Это фейерверк, взрыв бочонка
с порохом; а потом что? Оглушение, ослепление и опаленные волосы!
Cousin, [Двоюродный брат (фр.).] который оставил ее недавно девочкой, кончил курс ученья, надел эполеты, завидя ее, бежит к ней весело,
с намерением, как прежде, потрепать ее по
плечу, повертеться
с ней за руки, поскакать по стульям, по диванам… вдруг, взглянув ей пристально в лицо, оробеет, отойдет смущенный и поймет, что он еще — мальчишка, а она — уже женщина!
Он был мрачен, иногда вздыхал, вдруг пожимал
плечами, качал
с сокрушением головой.
Иногда, идучи в жаркий полдень под руку
с Обломовым, она лениво обопрется на
плечо его и идет машинально, в каком-то изнеможении, молчит упорно. Бодрость пропадает в ней; взгляд утомленный, без живости, делается неподвижен, устремляется куда-нибудь на одну точку, и ей лень обратить его на другой предмет.
— Пойдем! — нехотя повторила она. — Милый мой! —
с негой прошептала потом, сжав ему руку, и, опершись на его
плечо, нетвердыми шагами дошла до дома.
Захар притворился, что не слышит, и стал было потихоньку выбираться на кухню. Он уж отворил без скрипу дверь, да не попал боком в одну половинку и
плечом так задел за другую, что обе половинки распахнулись
с грохотом.
Она шла еще тише, прижималась к его
плечу и близко взглядывала ему в лицо, а он говорил ей тяжело и скучно об обязанностях, о долге. Она слушала рассеянно,
с томной улыбкой, склонив голову, глядя вниз или опять близко ему в лицо, и думала о другом.
Между этими заботами рисовалось ему прекрасное лицо Ольги, ее пушистые, говорящие брови и эти умные серо-голубые глаза, и вся головка, и коса ее, которую она спускала как-то низко на затылок, так что она продолжала и дополняла благородство всей ее фигуры, начиная
с головы до
плеч и стана.
Она
с тихой радостью успокоила взгляд на разливе жизни, на ее широких полях и зеленых холмах. Не бегала у ней дрожь по
плечам, не горел взгляд гордостью: только когда она перенесла этот взгляд
с полей и холмов на того, кто подал ей руку, она почувствовала, что по щеке у ней медленно тянется слеза…
Любитель комфорта, может быть, пожал бы
плечами, взглянув на всю наружную разнорядицу мебели, ветхих картин, статуй
с отломанными руками и ногами, иногда плохих, но дорогих по воспоминанию гравюр, мелочей. Разве глаза знатока загорелись бы не раз огнем жадности при взгляде на ту или другую картину, на какую-нибудь пожелтевшую от времени книгу, на старый фарфор или камни и монеты.
Она пополнела; грудь и
плечи сияли тем же довольством и полнотой, в глазах светились кротость и только хозяйственная заботливость. К ней воротились то достоинство и спокойствие,
с которыми она прежде властвовала над домом, среди покорных Анисьи, Акулины и дворника. Она по-прежнему не ходит, а будто плавает, от шкафа к кухне, от кухни к кладовой, и мерно, неторопливо отдает приказания
с полным сознанием того, что делает.