Неточные совпадения
Один Захар, обращающийся всю
жизнь около
своего барина, знал еще подробнее весь его внутренний быт; но он был убежден, что они
с барином
дело делают и живут нормально, как должно, и что иначе жить не следует.
«Вся
жизнь есть мысль и труд, — твердил ты тогда, — труд хоть безвестный, темный, но непрерывный, и умереть
с сознанием, что сделал
свое дело».
Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины,
с которыми не знал, что делать в
жизни, гаснул
с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту, глядя на дружбу, поддерживаемую сходками без цели, без симпатии; гаснул и губил силы
с Миной: платил ей больше половины
своего дохода и воображал, что люблю ее; гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, — на вечерах, в приемные
дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи
жизнь и ум, переезжая из города на дачу,
с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц и омаров, осень и зиму — положенными
днями, лето — гуляньями и всю
жизнь — ленивой и покойной дремотой, как другие…
Таким образом опять все заглохло бы в комнатах Обломова, если б не Анисья: она уже причислила себя к дому Обломова, бессознательно
разделила неразрываемую связь
своего мужа
с жизнью, домом и особой Ильи Ильича, и ее женский глаз и заботливая рука бодрствовали в запущенных покоях.
Остальной
день подбавил сумасшествия. Ольга была весела, пела, и потом еще пели в опере, потом он пил у них чай, и за чаем шел такой задушевный, искренний разговор между ним, теткой, бароном и Ольгой, что Обломов чувствовал себя совершенно членом этого маленького семейства. Полно жить одиноко: есть у него теперь угол; он крепко намотал
свою жизнь; есть у него свет и тепло — как хорошо жить
с этим!
И на Выборгской стороне, в доме вдовы Пшеницыной, хотя
дни и ночи текут мирно, не внося буйных и внезапных перемен в однообразную
жизнь, хотя четыре времени года повторили
свои отправления, как в прошедшем году, но
жизнь все-таки не останавливалась, все менялась в
своих явлениях, но менялась
с такою медленною постепенностью,
с какою происходят геологические видоизменения нашей планеты: там потихоньку осыпается гора, здесь целые века море наносит ил или отступает от берега и образует приращение почвы.
И он не мог понять Ольгу, и бежал опять на другой
день к ней, и уже осторожно,
с боязнью читал ее лицо, затрудняясь часто и побеждая только
с помощью всего
своего ума и знания
жизни вопросы, сомнения, требования — все, что всплывало в чертах Ольги.
Ко всей деятельности, ко всей
жизни Штольца прирастала
с каждым
днем еще чужая деятельность и
жизнь: обстановив Ольгу цветами, обложив книгами, нотами и альбомами, Штольц успокоивался, полагая, что надолго наполнил досуги
своей приятельницы, и шел работать или ехал осматривать какие-нибудь копи, какое-нибудь образцовое имение, шел в круг людей, знакомиться, сталкиваться
с новыми или замечательными лицами; потом возвращался к ней утомленный, сесть около ее рояля и отдохнуть под звуки ее голоса.
Иногда выражала она желание сама видеть и узнать, что видел и узнал он. И он повторял
свою работу: ехал
с ней смотреть здание, место, машину, читать старое событие на стенах, на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он начал жить не один, а вдвоем, и что живет этой
жизнью со
дня приезда Ольги.
Как вдруг глубоко окунулась она в треволнения
жизни и как познала ее счастливые и несчастные
дни! Но она любила эту
жизнь: несмотря на всю горечь
своих слез и забот, она не променяла бы ее на прежнее, тихое теченье, когда она не знала Обломова, когда
с достоинством господствовала среди наполненных, трещавших и шипевших кастрюль, сковород и горшков, повелевала Акулиной, дворником.
Как мыслитель и как художник, он ткал ей разумное существование, и никогда еще в
жизни не бывал он поглощен так глубоко, ни в пору ученья, ни в те тяжелые
дни, когда боролся
с жизнью, выпутывался из ее изворотов и крепчал, закаливая себя в опытах мужественности, как теперь, нянчась
с этой неумолкающей, волканической работой духа
своей подруги!
Суета света касалась ее слегка, и она спешила в
свой уголок сбыть
с души какое-нибудь тяжелое, непривычное впечатление, и снова уходила то в мелкие заботы домашней
жизни, по целым
дням не покидала детской, несла обязанности матери-няньки, то погружалась
с Андреем в чтение, в толки о «серьезном и скучном», или читали поэтов, поговаривали о поездке в Италию.
Неточные совпадения
Прежде (это началось почти
с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что
дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться
жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о
своей деятельности, чувствовал уверенность, что
дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из дома
с намерением не возвращаться в семью, и
с тех пор, как он был у адвоката и сказал хоть одному человеку о
своем намерении,
с тех пор особенно, как он перевел это
дело жизни в
дело бумажное, он всё больше и больше привыкал к
своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
— Разве я не вижу, как ты себя поставил
с женою? Я слышал, как у вас вопрос первой важности — поедешь ли ты или нет на два
дня на охоту. Всё это хорошо как идиллия, но на целую
жизнь этого не хватит. Мужчина должен быть независим, у него есть
свои мужские интересы. Мужчина должен быть мужествен, — сказал Облонский, отворяя ворота.
Прелесть, которую он испытывал в самой работе, происшедшее вследствие того сближение
с мужиками, зависть, которую он испытывал к ним, к их
жизни, желание перейти в эту
жизнь, которое в эту ночь было для него уже не мечтою, но намерением, подробности исполнения которого он обдумывал, — всё это так изменило его взгляд на заведенное у него хозяйство, что он не мог уже никак находить в нем прежнего интереса и не мог не видеть того неприятного отношения
своего к работникам, которое было основой всего
дела.
Всю
жизнь свою Алексей Александрович прожил и проработал в сферах служебных, имеющих
дело с отражениями
жизни.