Неточные совпадения
Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или казался таким, может быть, потому, что Обломов как-то обрюзг не
по летам: от недостатка ли движения или воздуха, а может быть, того и другого. Вообще же тело его, судя
по матовому, чересчур белому цвету шеи, маленьких пухлых
рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины.
— Куда ж его положили — почему мне знать? — говорил Захар, похлопывая
рукой по бумагам и
по разным вещам, лежавшим на столе.
Алексеев стал ходить взад и вперед
по комнате, потом остановился перед картиной, которую видел тысячу раз прежде, взглянул мельком в окно, взял какую-то вещь с этажерки, повертел в
руках, посмотрел со всех сторон и положил опять, а там пошел опять ходить, посвистывая, — это все, чтоб не мешать Обломову встать и умыться. Так прошло минут десять.
— Здравствуй, земляк, — отрывисто сказал Тарантьев, протягивая мохнатую
руку к Обломову. — Что ты это лежишь
по сю пору, как колода?
А ничего не бывало: Илья Ильич ко вдове не ходит,
по ночам мирно почивает, карт в
руки не берет.
У Обломова в кабинете переломаны или перебиты почти все вещи, особенно мелкие, требующие осторожного обращения с ними, — и всё
по милости Захара. Он свою способность брать в
руки вещь прилагает ко всем вещам одинаково, не делая никакого различия в способе обращения с той или другой вещью.
Ленивый от природы, он был ленив еще и
по своему лакейскому воспитанию. Он важничал в дворне, не давал себе труда ни поставить самовар, ни подмести полов. Он или дремал в прихожей, или уходил болтать в людскую, в кухню; не то так
по целым часам, скрестив
руки на груди, стоял у ворот и с сонною задумчивостью посматривал на все стороны.
Через четверть часа Захар отворил дверь подносом, который держал в обеих
руках, и, войдя в комнату, хотел ногой притворить дверь, но промахнулся и ударил
по пустому месту: рюмка упала, а вместе с ней еще пробка с графина и булка.
Захар, услышав этот зов, не прыгнул
по обыкновению с лежанки, стуча ногами, не заворчал; он медленно сполз с печки и пошел, задевая за все и
руками и боками, тихо, нехотя, как собака, которая
по голосу господина чувствует, что проказа ее открыта и что зовут ее на расправу.
Но глубоко и тяжело завален клад дрянью, наносным сором. Кто-то будто украл и закопал в собственной его душе принесенные ему в дар миром и жизнью сокровища. Что-то помешало ему ринуться на поприще жизни и лететь
по нему на всех парусах ума и воли. Какой-то тайный враг наложил на него тяжелую
руку в начале пути и далеко отбросил от прямого человеческого назначения…
По указанию календаря наступит в марте весна, побегут грязные ручьи с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза
рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за другую оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
Когда нянька мрачно повторяла слова медведя: «Скрипи, скрипи, нога липовая; я
по селам шел,
по деревне шел, все бабы спят, одна баба не спит, на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет» и т. д.; когда медведь входил, наконец, в избу и готовился схватить похитителя своей ноги, ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался на
руки к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не в когтях у зверя, а на лежанке, подле няни.
Отец, заложив
руки назад, ходит
по комнате взад и вперед, в совершенном удовольствии, или присядет в кресло и, посидев немного, начнет опять ходить, внимательно прислушиваясь к звуку собственных шагов. Потом понюхает табаку, высморкается и опять понюхает.
Бесенок так и подмывает его: он крепится, крепится, наконец не вытерпит, и вдруг, без картуза, зимой, прыг с крыльца на двор, оттуда за ворота, захватил в обе
руки по кому снега и мчится к куче мальчишек.
Он взял его одной
рукой за волосы, нагнул ему голову и три раза методически, ровно и медленно, ударил его
по шее кулаком.
Утешься, добрая мать: твой сын вырос на русской почве — не в будничной толпе, с бюргерскими коровьими рогами, с
руками, ворочающими жернова. Вблизи была Обломовка: там вечный праздник! Там сбывают с плеч работу, как иго; там барин не встает с зарей и не ходит
по фабрикам около намазанных салом и маслом колес и пружин.
Дня через три Андрей, на основании только деревенской свежести и с помощью мускулистых
рук, разбил ему нос и
по английскому, и
по русскому способу, без всякой науки, и приобрел авторитет у обоих князей.
— Да что ему вороны? Он на Ивана Купала
по ночам в лесу один шатается: к ним, братцы, это не пристает. Русскому бы не сошло с
рук!..
И радостью наслаждался, как сорванным
по дороге цветком, пока он не увял в
руках, не допивая чаши никогда до той капельки горечи, которая лежит в конце всякого наслаждения.
Чтоб сложиться такому характеру, может быть, нужны были и такие смешанные элементы, из каких сложился Штольц. Деятели издавна отливались у нас в пять, шесть стереотипных форм, лениво, вполглаза глядя вокруг, прикладывали
руку к общественной машине и с дремотой двигали ее
по обычной колее, ставя ногу в оставленный предшественником след. Но вот глаза очнулись от дремоты, послышались бойкие, широкие шаги, живые голоса… Сколько Штольцев должно явиться под русскими именами!
— Ну вот, встал бы утром, — начал Обломов, подкладывая
руки под затылок, и
по лицу разлилось выражение покоя: он мысленно был уже в деревне.
Штольц, однако ж, говорил с ней охотнее и чаще, нежели с другими женщинами, потому что она, хотя бессознательно, но шла простым природным путем жизни и
по счастливой натуре,
по здравому, не перехитренному воспитанию не уклонялась от естественного проявления мысли, чувства, воли, даже до малейшего, едва заметного движения глаз, губ,
руки.
В мечтах перед ним носился образ высокой, стройной женщины, с покойно сложенными на груди
руками, с тихим, но гордым взглядом, небрежно сидящей среди плющей в боскете, легко ступающей
по ковру,
по песку аллеи, с колеблющейся талией, с грациозно положенной на плечи головой, с задумчивым выражением — как идеал, как воплощение целой жизни, исполненной неги и торжественного покоя, как сам покой.
— Это ты что у меня тут все будоражишь по-своему — а? — грозно спросил он. — Я нарочно сложил все в один угол, чтоб под
рукой было, а ты разбросала все
по разным местам?
Но когда однажды он понес поднос с чашками и стаканами, разбил два стакана и начал,
по обыкновению, ругаться и хотел бросить на пол и весь поднос, она взяла поднос у него из
рук, поставила другие стаканы, еще сахарницу, хлеб и так уставила все, что ни одна чашка не шевельнулась, и потом показала ему, как взять поднос одной
рукой, как плотно придержать другой, потом два раза прошла
по комнате, вертя подносом направо и налево, и ни одна ложечка не пошевелилась на нем, Захару вдруг ясно стало, что Анисья умнее его!
Cousin, [Двоюродный брат (фр.).] который оставил ее недавно девочкой, кончил курс ученья, надел эполеты, завидя ее, бежит к ней весело, с намерением, как прежде, потрепать ее
по плечу, повертеться с ней за
руки, поскакать
по стульям,
по диванам… вдруг, взглянув ей пристально в лицо, оробеет, отойдет смущенный и поймет, что он еще — мальчишка, а она — уже женщина!
Сам он не двигался, только взгляд поворачивался то вправо, то влево, то вниз, смотря
по тому, как двигалась
рука. В нем была деятельная работа: усиленное кровообращение, удвоенное биение пульса и кипение у сердца — все это действовало так сильно, что он дышал медленно и тяжело, как дышат перед казнью и в момент высочайшей неги духа.
Она повела глазами вокруг,
по деревьям,
по траве, потом остановила их на нем, улыбнулась и подала ему
руку.
Обломов с вечера,
по обыкновению, прислушивался к биению своего сердца, потом ощупал его
руками, поверил, увеличилась ли отверделость там, наконец углубился в анализ своего счастья и вдруг попал в каплю горечи и отравился.
Долго ходили они молча
по аллеям
рука в
руку.
Руки у ней влажны и мягки. Они вошли в парк.
Она сжимала ему
руку и
по временам близко взглядывала в глаза и долго молчала. Потом начала плакать, сначала тихонько, потом навзрыд. Он растерялся.
— Какая холодная вода, совсем
рука оледенела! Боже мой! Как весело, как хорошо! — продолжала она, глядя
по сторонам. — Поедем завтра опять, только уж прямо из дома…
Но Обломов настоял на своем и торопливо пошел с нею
по саду, а она, напротив, шла тихо, опираясь ему на
руку.
— Да, да, милая Ольга, — говорил он, пожимая ей обе
руки, — и тем строже нам надо быть, тем осмотрительнее на каждом шагу. Я хочу с гордостью вести тебя под
руку по этой самой аллее, всенародно, а не тайком, чтоб взгляды склонялись перед тобой с уважением, а не устремлялись на тебя смело и лукаво, чтоб ни в чьей голове не смело родиться подозрение, что ты, гордая девушка, могла, очертя голову, забыв стыд и воспитание, увлечься и нарушить долг…
Иван Матвеевич взял письмо и привычными глазами бегал
по строкам, а письмо слегка дрожало в его пальцах. Прочитав, он положил письмо на стол, а
руки спрятал за спину.
Он мучительно провел глазами
по потолку, хотел сойти с места, бежать — ноги не повиновались. Хотел сказать что-то: во рту было сухо, язык не ворочался, голос не выходил из груди. Он протянул ей
руку.
Сядет в карету, «в клуб!» — крикнет, а там, в клубе-то, в звездах
руку жмут, играет-то не
по пятачку, а обедает-то, обедает — ах!
Она с тихой радостью успокоила взгляд на разливе жизни, на ее широких полях и зеленых холмах. Не бегала у ней дрожь
по плечам, не горел взгляд гордостью: только когда она перенесла этот взгляд с полей и холмов на того, кто подал ей
руку, она почувствовала, что
по щеке у ней медленно тянется слеза…
«Законное дело» братца удалось сверх ожидания. При первом намеке Тарантьева на скандалезное дело Илья Ильич вспыхнул и сконфузился; потом пошли на мировую, потом выпили все трое, и Обломов подписал заемное письмо, сроком на четыре года; а через месяц Агафья Матвеевна подписала такое же письмо на имя братца, не подозревая, что такое и зачем она подписывает. Братец сказали, что это нужная бумага
по дому, и велели написать: «К сему заемному письму такая-то (чин, имя и фамилия)
руку приложила».
Там
по вечерам горели огни, собирались будущие родные братца, сослуживцы и Тарантьев; все очутилось там. Агафья Матвеевна и Анисья вдруг остались с разинутыми ртами и с праздно повисшими
руками, над пустыми кастрюлями и горшками.
Штольц не приезжал несколько лет в Петербург. Он однажды только заглянул на короткое время в имение Ольги и в Обломовку. Илья Ильич получил от него письмо, в котором Андрей уговаривал его самого ехать в деревню и взять в свои
руки приведенное в порядок имение, а сам с Ольгой Сергеевной уезжал на южный берег Крыма, для двух целей:
по делам своим в Одессе и для здоровья жены, расстроенного после родов.
Любитель комфорта, может быть, пожал бы плечами, взглянув на всю наружную разнорядицу мебели, ветхих картин, статуй с отломанными
руками и ногами, иногда плохих, но дорогих
по воспоминанию гравюр, мелочей. Разве глаза знатока загорелись бы не раз огнем жадности при взгляде на ту или другую картину, на какую-нибудь пожелтевшую от времени книгу, на старый фарфор или камни и монеты.
Несколько раз делалось ему дурно и проходило. Однажды утром Агафья Матвеевна принесла было ему,
по обыкновению, кофе и — застала его так же кротко покоящимся на одре смерти, как на ложе сна, только голова немного сдвинулась с подушки да
рука судорожно прижата была к сердцу, где, по-видимому, сосредоточилась и остановилась кровь.
Она двигалась
по дому, делала
руками все, что было нужно, но мысль ее не участвовала тут.