Неточные совпадения
Затем он уже
считал себя вправе дремать на лежанке или болтать с Анисьей в кухне и с дворней у ворот, ни о чем
не заботясь.
Илья Ильич знал уже одно необъятное достоинство Захара — преданность к себе, и привык к ней,
считая также, с своей стороны, что это
не может и
не должно быть иначе; привыкши же к достоинству однажды навсегда, он уже
не наслаждался им, а между тем
не мог, и при своем равнодушии к всему, сносить терпеливо бесчисленных мелких недостатков Захара.
Захару он тоже надоедал собой. Захар, отслужив в молодости лакейскую службу в барском доме, был произведен в дядьки к Илье Ильичу и с тех пор начал
считать себя только предметом роскоши, аристократическою принадлежностью дома, назначенною для поддержания полноты и блеска старинной фамилии, а
не предметом необходимости. От этого он, одев барчонка утром и раздев его вечером, остальное время ровно ничего
не делал.
Илья Иванович иногда возьмет и книгу в руки — ему все равно, какую-нибудь. Он и
не подозревал в чтении существенной потребности, а
считал его роскошью, таким делом, без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно иметь картину на стене, можно и
не иметь, можно пойти прогуляться, можно и
не пойти: от этого ему все равно, какая бы ни была книга; он смотрел на нее, как на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать.
Он
считал себя счастливым уже и тем, что мог держаться на одной высоте и, скача на коньке чувства,
не проскакать тонкой черты, отделяющей мир чувства от мира лжи и сентиментальности, мир истины от мира смешного, или, скача обратно,
не заскакать на песчаную, сухую почву жесткости, умничанья, недоверия, мелочи, оскопления сердца.
— Нет,
не то, — отозвался Обломов, почти обидевшись, — где же то? Разве у меня жена сидела бы за вареньями да за грибами? Разве
считала бы тальки да разбирала деревенское полотно? Разве била бы девок по щекам? Ты слышишь: ноты, книги, рояль, изящная мебель?
Одни
считали ее простой, недальней, неглубокой, потому что
не сыпались с языка ее ни мудрые сентенции о жизни, о любви, ни быстрые, неожиданные и смелые реплики, ни вычитанные или подслушанные суждения о музыке и литературе: говорила она мало, и то свое,
не важное — и ее обходили умные и бойкие «кавалеры»; небойкие, напротив,
считали ее слишком мудреной и немного боялись. Один Штольц говорил с ней без умолка и смешил ее.
А что сказать? Сделать суровую мину, посмотреть на него гордо или даже вовсе
не посмотреть, а надменно и сухо заметить, что она «никак
не ожидала от него такого поступка: за кого он ее
считает, что позволил себе такую дерзость?..». Так Сонечка в мазурке отвечала какому-то корнету, хотя сама из всех сил хлопотала, чтоб вскружить ему голову.
Обходятся эти господа с женами так же мрачно или легко, едва удостоивают говорить,
считая их так, если
не за баб, как Захар, так за цветки, для развлечения от деловой, серьезной жизни…
Она вспомнила предсказания Штольца: он часто говорил ей, что она
не начинала еще жить, и она иногда обижалась, зачем он
считает ее за девочку, тогда как ей двадцать лет. А теперь она поняла, что он был прав, что она только что начала жить.
— Зачем нас
не учат этому? — с задумчивой досадой говорила она, иногда с жадностью, урывками, слушая разговор о чем-нибудь, что привыкли
считать ненужным женщине.
Он уж
не видел, что делается на сцене, какие там выходят рыцари и женщины; оркестр гремит, а он и
не слышит. Он озирается по сторонам и
считает, сколько знакомых в театре: вон тут, там — везде сидят, все спрашивают: «Что это за господин входил к Ольге в ложу?..» — «Какой-то Обломов!» — говорят все.
— Тише, тише, кум! — прервал Иван Матвеевич. — Что ж, все тридцать пять! Когда до пятидесяти дотянешь? Да с пятидесятью в рай
не попадешь. Женишься, так живи с оглядкой, каждый рубль
считай, об ямайском забудь и думать — что это за жизнь!
Право любоваться мною бескорыстно и
не сметь подумать о взаимности, когда столько других женщин
сочли бы себя счастливыми…»
Она бы потосковала еще о своей неудавшейся любви, оплакала бы прошедшее, похоронила бы в душе память о нем, потом… потом, может быть, нашла бы «приличную партию», каких много, и была бы хорошей, умной, заботливой женой и матерью, а прошлое
сочла бы девической мечтой и
не прожила, а протерпела бы жизнь. Ведь все так делают!
— Нет, нет,
не говори! — перебил Обломов. — Она
сочтет меня бесчувственным, что я с радостью услыхал о ее замужестве.
— Нет, позвольте переговорить с вами, — решительно сказал он. — Илья Ильич
считает себя должным вам, а
не братцу…
— Подумаешь, — сказал он, — что мы живем в то время, когда
не было почт, когда люди, разъехавшись в разные стороны,
считали друг друга погибшими и в самом деле пропадали без вести.
Дети ее пристроились, то есть Ванюша кончил курс наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и жена и
считают его членом своего семейства. Агафья Матвеевна никогда
не равняла и
не смешивала участи Андрюши с судьбою первых детей своих, хотя в сердце своем, может быть бессознательно, и давала им всем равное место. Но воспитание, образ жизни, будущую жизнь Андрюши она отделяла целой бездной от жизни Ванюши и Машеньки.