Неточные совпадения
«Увяз, любезный друг, по уши увяз, — думал Обломов, провожая
его глазами. — И слеп, и глух, и
нем для всего остального в мире. А выйдет в люди, будет со временем ворочать
делами и чинов нахватает… У нас это называется тоже карьерой! А как мало тут человека-то нужно:
ума его, воли, чувства — зачем это? Роскошь! И проживет свой век, и
не пошевелится в
нем многое, многое… А между тем работает с двенадцати до пяти в канцелярии, с восьми до двенадцати дома — несчастный!»
Тарантьев был человек
ума бойкого и хитрого; никто лучше
его не рассудит какого-нибудь общего житейского вопроса или юридического запутанного
дела:
он сейчас построит теорию действий в том или другом случае и очень тонко подведет доказательства, а в заключение еще почти всегда нагрубит тому, кто с
ним о чем-нибудь посоветуется.
Да, в самом
деле крепче: прежде
не торопились объяснять ребенку значения жизни и приготовлять
его к ней, как к чему-то мудреному и нешуточному;
не томили
его над книгами, которые рождают в голове тьму вопросов, а вопросы гложут
ум и сердце и сокращают жизнь.
И письмо с очками было спрятано под замок. Все занялись чаем.
Оно бы пролежало там годы, если б
не было слишком необыкновенным явлением и
не взволновало
умы обломовцев. За чаем и на другой
день у всех только и разговора было что о письме.
—
Не брани меня, Андрей, а лучше в самом
деле помоги! — начал
он со вздохом. — Я сам мучусь этим; и если б ты посмотрел и послушал меня вот хоть бы сегодня, как я сам копаю себе могилу и оплакиваю себя, у тебя бы упрек
не сошел с языка. Все знаю, все понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и
ума и веди меня куда хочешь. За тобой я, может быть, пойду, а один
не сдвинусь с места. Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно будет!
И Боже мой, какими знаниями поменялись
они в хозяйственном
деле,
не по одной только кулинарной части, но и по части холста, ниток, шитья, мытья белья, платьев, чистки блонд, кружев, перчаток, выведения пятен из разных материй, также употребления разных домашних лекарственных составов, трав — всего, что внесли в известную сферу жизни наблюдательный
ум и вековые опыты!
А если до сих пор эти законы исследованы мало, так это потому, что человеку, пораженному любовью,
не до того, чтоб ученым оком следить, как вкрадывается в душу впечатление, как оковывает будто сном чувства, как сначала ослепнут глаза, с какого момента пульс, а за
ним сердце начинает биться сильнее, как является со вчерашнего
дня вдруг преданность до могилы, стремление жертвовать собою, как мало-помалу исчезает свое я и переходит в
него или в нее, как
ум необыкновенно тупеет или необыкновенно изощряется, как воля отдается в волю другого, как клонится голова, дрожат колени, являются слезы, горячка…
Он каждый
день все более и более дружился с хозяйкой: о любви и в
ум ему не приходило, то есть о той любви, которую
он недавно перенес, как какую-нибудь оспу, корь или горячку, и содрогался, когда вспоминал о ней.
И
он не мог понять Ольгу, и бежал опять на другой
день к ней, и уже осторожно, с боязнью читал ее лицо, затрудняясь часто и побеждая только с помощью всего своего
ума и знания жизни вопросы, сомнения, требования — все, что всплывало в чертах Ольги.
Он, с огнем опытности в руках, пускался в лабиринт ее
ума, характера и каждый
день открывал и изучал все новые черты и факты, и все
не видел
дна, только с удивлением и тревогой следил, как ее
ум требует ежедневно насущного хлеба, как душа ее
не умолкает, все просит опыта и жизни.
Но среди этой разновековой мебели, картин, среди
не имеющих ни для кого значения, но отмеченных для
них обоих счастливым часом, памятной минутой мелочей, в океане книг и нот веяло теплой жизнью, чем-то раздражающим
ум и эстетическое чувство; везде присутствовала или недремлющая мысль, или сияла красота человеческого
дела, как кругом сияла вечная красота природы.
Он был бодр телом, потому что был бодр
умом.
Он был резв, шаловлив в отрочестве, а когда
не шалил, то занимался, под надзором отца,
делом. Некогда было
ему расплываться в мечтах.
Не растлелось у
него воображение,
не испортилось сердце: чистоту и девственность того и другого зорко берегла мать.
Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом искра этого огня светится в ее глазах, как отголосок переданной ей мысли звучит в речи, как мысль эта вошла в ее сознание и понимание, переработалась у ней в
уме и выглядывает из ее слов,
не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое
дно ее жизни.
Живи
он с одним Захаром,
он мог бы телеграфировать рукой до утра и, наконец, умереть, о чем узнали бы на другой
день, но глаз хозяйки светил над
ним, как око провидения: ей
не нужно было
ума, а только догадка сердца, что Илья Ильич что-то
не в себе.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и
не покраснеет! О, да с
ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое
дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги: говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с другой стороны, развлеченье для
ума. Ведь вы, чай, больше для собственного удовольствия едете?
Г-жа Простакова.
Не твое
дело, Пафнутьич. Мне очень мило, что Митрофанушка вперед шагать
не любит. С
его умом, да залететь далеко, да и Боже избави!
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами
ума и сердца; но у
него был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски. Этот
не весьма замысловатый дар природы сделался для
него источником живейших наслаждений. Каждый
день с раннего утра
он отправлялся в поход по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь. В короткое время обоняние
его было до такой степени изощрено, что
он мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.
Вронский слушал внимательно, но
не столько самое содержание слов занимало
его, сколько то отношение к
делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для
него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим
умом и даром слова, так редко встречающимся в той среде, в которой
он жил. И, как ни совестно это было
ему,
ему было завидно.
В продолжение всего
дня за самыми разнообразными разговорами, в которых
он как бы только одной внешней стороной своего
ума принимал участие, Левин, несмотря на разочарование в перемене, долженствовавшей произойти в
нем,
не переставал радостно слышать полноту своего сердца.