Неточные совпадения
«Ведь и я бы мог все это… — думалось ему, — ведь я умею, кажется, и писать; писывал,
бывало,
не то что письма, и помудренее этого! Куда же все это делось? И переехать что за штука? Стоит захотеть! „Другой“ и халата никогда
не надевает, — прибавилось еще к характеристике другого; — „другой“… — тут он зевнул… — почти
не спит… „другой“ тешится жизнью, везде
бывает, все видит, до всего ему
дело… А я! я…
не „другой“!» — уже с грустью сказал он и впал в глубокую думу. Он даже высвободил голову из-под одеяла.
Грозы
не страшны, а только благотворны там
бывают постоянно в одно и то же установленное время,
не забывая почти никогда Ильина
дня, как будто для того, чтоб поддержать известное предание в народе. И число и сила ударов, кажется, всякий год одни и те же, точно как будто из казны отпускалась на год на весь край известная мера электричества.
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком:
бывало, она движется целый
день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет,
не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
— У нас, в Обломовке, этак каждый праздник готовили, — говорил он двум поварам, которые приглашены были с графской кухни, —
бывало, пять пирожных подадут, а соусов что, так и
не пересчитаешь! И целый
день господа-то кушают, и на другой
день. А мы
дней пять доедаем остатки. Только доели, смотришь, гости приехали — опять пошло, а здесь раз в год!
— Вообразите, — сказала она, выходя из магазина, — каждый
день бывал у нас, потом вдруг пропал. Мы собрались за границу; я послала к нему — сказали, что болен,
не принимает: так и
не видались.
Штольц уехал в тот же
день, а вечером к Обломову явился Тарантьев. Он
не утерпел, чтобы
не обругать его хорошенько за кума. Он
не взял одного в расчет: что Обломов, в обществе Ильинских, отвык от подобных ему явлений и что апатия и снисхождение к грубости и наглости заменились отвращением. Это бы уж обнаружилось давно и даже проявилось отчасти, когда Обломов жил еще на даче, но с тех пор Тарантьев посещал его реже и притом
бывал при других и столкновений между ними
не было.
Только
не было дремоты, уныния у них; без скуки и без апатии проводили они
дни;
не было вялого взгляда, слова; разговор
не кончался у них,
бывал часто жарок.
Как мыслитель и как художник, он ткал ей разумное существование, и никогда еще в жизни
не бывал он поглощен так глубоко, ни в пору ученья, ни в те тяжелые
дни, когда боролся с жизнью, выпутывался из ее изворотов и крепчал, закаливая себя в опытах мужественности, как теперь, нянчась с этой неумолкающей, волканической работой духа своей подруги!
Он целые
дни, лежа у себя на диване, любовался, как обнаженные локти ее двигались взад и вперед, вслед за иглой и ниткой. Он
не раз дремал под шипенье продеваемой и треск откушенной нитки, как
бывало в Обломовке.
Илья Ильич жил как будто в золотой рамке жизни, в которой, точно в диораме, только менялись обычные фазисы
дня и ночи и времен года; других перемен, особенно крупных случайностей, возмущающих со
дна жизни весь осадок, часто горький и мутный,
не бывало.
Как будто от того, что траве не видно в потемках своей старости, в ней поднимается веселая молодая трескотня, какой
не бывает днем; треск, подсвистыванье, царапанье, степные басы, тенора и дисканты — все мешается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо вспоминать и грустить.
Неточные совпадения
У батюшки, у матушки // С Филиппом
побывала я, // За
дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти
не избыть!
Уподобив себя вечным должникам, находящимся во власти вечных кредиторов, они рассудили, что на свете
бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение
не получает ничего. Рассудив таким образом, глуповцы стали ждать,
не сделаются ли все кредиторы разумными? И ждут до сего
дня.
Напротив того,
бывали другие, хотя и
не то чтобы очень глупые — таких
не бывало, — а такие, которые делали
дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их
не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда
бывала нескладная,
не было полной уверенности в том, что
дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя
не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что
дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Проснувшись поздно на другой
день после скачек, Вронский,
не бреясь и
не купаясь, оделся в китель и, разложив на столе деньги, счеты, письма, принялся за работу. Петрицкий, зная, что в таком положении он
бывал сердит, проснувшись и увидав товарища за письменным столом, тихо оделся и вышел,
не мешая ему.