Мать осыпала его страстными поцелуями, потом осмотрела его жадными, заботливыми глазами, не мутны ли глазки, спросила,
не болит ли что-нибудь, расспросила няньку, покойно ли он спал, не просыпался ли ночью, не метался ли во сне, не было ли у него жару? Потом взяла его за руку и подвела его к образу.
Неточные совпадения
Есть еще сибариты, которым необходимы такие дополнения в жизни: им скучно без лишнего на свете. Кто подаст куда-то запропастившуюся табакерку или поднимет упавший на пол платок? Кому можно пожаловаться на головную
боль с правом на участие, рассказать дурной сон и потребовать истолкования? Кто почитает книжку на сон грядущий и поможет заснуть? А иногда такой пролетарий посылается в ближайший город за покупкой, поможет по хозяйству —
не самим же мыкаться!
— Няня!
Не видишь, что ребенок выбежал на солнышко! Уведи его в холодок; напечет ему головку — будет
болеть, тошно сделается, кушать
не станет. Он этак у тебя в овраг уйдет!
Он в самом деле все глядел и
не слыхал ее слов и молча поверял, что в нем делается; дотронулся до головы — там тоже что-то волнуется, несется с быстротой. Он
не успевает ловить мыслей: точно стая птиц, порхнули они, а у сердца, в левом боку, как будто
болит.
—
Не увидимся с Ольгой… Боже мой! Ты открыл мне глаза и указал долг, — говорил он, глядя в небо, — где же взять силы? Расстаться! Еще есть возможность теперь, хотя с
болью, зато после
не будешь клясть себя, зачем
не расстался? А от нее сейчас придут, она хотела прислать… Она
не ожидает…
Теперь уже я думаю иначе. А что будет, когда я привяжусь к ней, когда видеться — сделается
не роскошью жизни, а необходимостью, когда любовь вопьется в сердце (недаром я чувствую там отверделость)? Как оторваться тогда? Переживешь ли эту
боль? Худо будет мне. Я и теперь без ужаса
не могу подумать об этом. Если б вы были опытнее, старше, тогда бы я благословил свое счастье и подал вам руку навсегда. А то…
Другой бы прибавил: пишу и обливаюсь слезами, но я
не рисуюсь перед вами,
не драпируюсь в свою печаль, потому что
не хочу усиливать
боль, растравлять сожаление, грусть.
— А счастье, от которого вы с ума сходите? — продолжала она. — А эти утра и вечера, этот парк, а мое люблю — все это ничего
не стоит, никакой цены, никакой жертвы, никакой
боли?
Как это можно? Да это смерть! А ведь было бы так! Он бы
заболел. Он и
не хотел разлуки, он бы
не перенес ее, пришел бы умолять видеться. «Зачем же я писал письмо?» — спросил он себя.
На другой день милая болтовня и ласковая шаловливость Ольги
не могли развеселить его. На ее настойчивые вопросы он должен был отозваться головною
болью и терпеливо позволил себе вылить на семьдесят пять копеек одеколону на голову.
И на свадьбу
не похоже, а скорее на похороны, что у тетеньки все головка
болит, а барышня плачут да молчат; да в доме и приданого
не готовят; у барышни чулков пропасть нештопаных, и те
не соберутся заштопать; что на той неделе даже заложили серебро…
Он молчал и в ужасе слушал ее слезы,
не смея мешать им. Он
не чувствовал жалости ни к ней, ни к себе; он был сам жалок. Она опустилась в кресло и, прижав голову к платку, оперлась на стол и плакала горько. Слезы текли
не как мгновенно вырвавшаяся жаркая струя, от внезапной и временной
боли, как тогда в парке, а изливались безотрадно, холодными потоками, как осенний дождь, беспощадно поливающий нивы.
— А если
боль не пройдет, — сказал он, — и здоровье твое пошатнется? Такие слезы ядовиты. Ольга, ангел мой,
не плачь… забудь все…
Ни внезапной краски, ни радости до испуга, ни томного или трепещущего огнем взгляда он
не подкараулил никогда, и если было что-нибудь похожее на это, показалось ему, что лицо ее будто исказилось
болью, когда он скажет, что на днях уедет в Италию, только лишь сердце у него замрет и обольется кровью от этих драгоценных и редких минут, как вдруг опять все точно задернется флером; она наивно и открыто прибавит: «Как жаль, что я
не могу поехать с вами туда, а ужасно хотелось бы!
Что с ней? Он
не знал безделицы, что она любила однажды, что уже перенесла, насколько была способна, девический период неуменья владеть собой, внезапной краски, худо скрытой
боли в сердце, лихорадочных признаков любви, первой ее горячки.
— Как сон, как будто ничего
не было! — говорила она задумчиво, едва слышно, удивляясь своему внезапному возрождению. — Вы вынули
не только стыд, раскаяние, но и горечь,
боль — все… Как это вы сделали? — тихо спросила она. — И все это пройдет, эта… ошибка?
— Для чего я не служу, милостивый государь, — подхватил Мармеладов, исключительно обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, — для чего не служу? А разве сердце у меня
не болит о том, что я пресмыкаюсь втуне? Когда господин Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я лежал пьяненькой, разве я не страдал? Позвольте, молодой человек, случалось вам… гм… ну хоть испрашивать денег взаймы безнадежно?
Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только
не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти
заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Влас был душа добрейшая, //
Болел за всю вахлачину — //
Не за одну семью.
При первом столкновении с этой действительностью человек
не может вытерпеть
боли, которою она поражает его; он стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но в то же время еще надеется, что злодейство, быть может, пройдет мимо.
Никто, однако ж, на клич
не спешил; одни
не выходили вперед, потому что были изнежены и знали, что порубление пальца сопряжено с
болью; другие
не выходили по недоразумению:
не разобрав вопроса, думали, что начальник опрашивает, всем ли довольны, и, опасаясь, чтоб их
не сочли за бунтовщиков, по обычаю, во весь рот зевали:"Рады стараться, ваше-е-е-ество-о!"
Наконец люди истомились и стали
заболевать. Сурово выслушивал Угрюм-Бурчеев ежедневные рапорты десятников о числе выбывших из строя рабочих и,
не дрогнув ни одним мускулом, командовал: