Неточные совпадения
Обломов всегда ходил дома без галстука и без жилета, потому что любил простор и приволье. Туфли
на нем были длинные, мягкие и широкие; когда он, не глядя, опускал
ноги с постели
на пол, то непременно попадал в них сразу.
Так и сделал. После чаю он уже приподнялся с своего ложа и чуть было не встал; поглядывая
на туфли, он даже начал спускать к ним одну
ногу с постели, но тотчас же опять подобрал ее.
В комнате, которая отделялась только небольшим коридором от кабинета Ильи Ильича, послышалось сначала точно ворчанье цепной собаки, потом стук спрыгнувших откуда-то
ног. Это Захар спрыгнул с лежанки,
на которой обыкновенно проводил время, сидя погруженный в дремоту.
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит
на сына, а с сына опять
на отца.
На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя
ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
— Не могу: я у князя Тюменева обедаю; там будут все Горюновы и она, она… Лиденька, — прибавил он шепотом. — Что это вы оставили князя? Какой веселый дом!
На какую
ногу поставлен! А дача! Утонула в цветах! Галерею пристроили, gothique. [в готическом стиле (фр.).] Летом, говорят, будут танцы, живые картины. Вы будете бывать?
Я наказывал куму о беглых мужиках; исправнику кланялся, сказал он: „Подай бумагу, и тогда всякое средствие будет исполнено, водворить крестьян ко дворам
на место жительства“, и опричь того, ничего не сказал, а я пал в
ноги ему и слезно умолял; а он закричал благим матом: „Пошел, пошел! тебе сказано, что будет исполнено — подай бумагу!“ А бумаги я не подавал.
— А! Если ты меняешь меня
на немца, — сказал он, — так я к тебе больше ни
ногой.
Захар
на всех других господ и гостей, приходивших к Обломову, смотрел несколько свысока и служил им, подавал чай и прочее с каким-то снисхождением, как будто давал им чувствовать честь, которою они пользуются, находясь у его барина. Отказывал им грубовато: «Барин-де почивает», — говорил он, надменно оглядывая пришедшего с
ног до головы.
Обломов быстро приподнялся и сел в диване, потом спустил
ноги на пол, попал разом в обе туфли и посидел так; потом встал совсем и постоял задумчиво минуты две.
Илья Ильич уселся
на стуле, подобрал под себя
ноги и не успел задуматься, как раздался звонок.
Захар, услышав этот зов, не прыгнул по обыкновению с лежанки, стуча
ногами, не заворчал; он медленно сполз с печки и пошел, задевая за все и руками и боками, тихо, нехотя, как собака, которая по голосу господина чувствует, что проказа ее открыта и что зовут ее
на расправу.
Захар сделал вид, что будто шагнул, а сам только качнулся, стукнул
ногой и остался
на месте.
По указанию календаря наступит в марте весна, побегут грязные ручьи с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке
на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за другую оглоблю или осмотрит и ударит
ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
Крыльцо висело над оврагом, и, чтоб попасть
на крыльцо
ногой, надо было одной рукой ухватиться за траву, другой за кровлю избы и потом шагнуть прямо
на крыльцо.
А другой быстро, без всяких предварительных приготовлений, вскочит обеими
ногами с своего ложа, как будто боясь потерять драгоценные минуты, схватит кружку с квасом и, подув
на плавающих там мух, так, чтоб их отнесло к другому краю, отчего мухи, до тех пор неподвижные, сильно начинают шевелиться, в надежде
на улучшение своего положения, промочит горло и потом падает опять
на постель, как подстреленный.
После чая все займутся чем-нибудь: кто пойдет к речке и тихо бродит по берегу, толкая
ногой камешки в воду; другой сядет к окну и ловит глазами каждое мимолетное явление: пробежит ли кошка по двору, пролетит ли галка, наблюдатель и ту и другую преследует взглядом и кончиком своего носа, поворачивая голову то направо, то налево. Так иногда собаки любят сидеть по целым дням
на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно оглядывая всякого прохожего.
Запахло сыростью. Становилось все темнее и темнее. Деревья сгруппировались в каких-то чудовищ; в лесу стало страшно: там кто-то вдруг заскрипит, точно одно из чудовищ переходит с своего места
на другое, и сухой сучок, кажется, хрустит под его
ногой.
Смерть у них приключалась от вынесенного перед тем из дома покойника головой, а не
ногами из ворот; пожар — от того, что собака выла три ночи под окном; и они хлопотали, чтоб покойника выносили
ногами из ворот, а ели все то же, по стольку же и спали по-прежнему
на голой траве; воющую собаку били или сгоняли со двора, а искры от лучины все-таки сбрасывали в трещину гнилого пола.
Заходила ли речь о мертвецах, поднимающихся в полночь из могил, или о жертвах, томящихся в неволе у чудовища, или о медведе с деревянной
ногой, который идет по селам и деревням отыскивать отрубленную у него натуральную
ногу, — волосы ребенка трещали
на голове от ужаса; детское воображение то застывало, то кипело; он испытывал мучительный, сладко болезненный процесс; нервы напрягались, как струны.
Когда нянька мрачно повторяла слова медведя: «Скрипи, скрипи,
нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы спят, одна баба не спит,
на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет» и т. д.; когда медведь входил, наконец, в избу и готовился схватить похитителя своей
ноги, ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался
на руки к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не в когтях у зверя, а
на лежанке, подле няни.
Мать сидит
на диване, поджав
ноги под себя, и лениво вяжет детский чулок, зевая и почесывая по временам спицей голову.
Когда она ушла, Захар как будто ожидал своей очереди говорить. Он сел
на чугунный столбик у ворот и начал болтать
ногами, угрюмо и рассеянно поглядывая
на проходящих и проезжающих.
— Да даром, — сказал Захар, не обратив опять никакого внимания
на слова перебившего его лакея, —
нога еще и доселева не зажила: все мажет мазью; пусть-ка его!
Захар со всех
ног бросился от него, но
на третьем шагу Обломов отрезвился совсем от сна и начал потягиваться, зевая.
Отец взял его одной рукой за воротник, вывел за ворота, надел ему
на голову фуражку и
ногой толкнул сзади так, что сшиб с
ног.
А в сыне ей мерещился идеал барина, хотя выскочки, из черного тела, от отца бюргера, но все-таки сына русской дворянки, все-таки беленького, прекрасно сложенного мальчика, с такими маленькими руками и
ногами, с чистым лицом, с ясным, бойким взглядом, такого,
на каких она нагляделась в русском богатом доме, и тоже за границею, конечно, не у немцев.
— Что? Вот я приду, сядем друг против друга
на диваны, с
ногами; он курит…
— Целые дни, — ворчал Обломов, надевая халат, — не снимаешь сапог:
ноги так и зудят! Не нравится мне эта ваша петербургская жизнь! — продолжал он, ложась
на диван.
Собираются
на обед,
на вечер, как в должность, без веселья, холодно, чтоб похвастать поваром, салоном, и потом под рукой осмеять, подставить
ногу один другому.
У одного забота: завтра в присутственное место зайти, дело пятый год тянется, противная сторона одолевает, и он пять лет носит одну мысль в голове, одно желание: сбить с
ног другого и
на его падении выстроить здание своего благосостояния.
— Да… да… — говорил Обломов, беспокойно следя за каждым словом Штольца, — помню, что я, точно… кажется… Как же, — сказал он, вдруг вспомнив прошлое, — ведь мы, Андрей, сбирались сначала изъездить вдоль и поперек Европу, исходить Швейцарию пешком, обжечь
ноги на Везувии, спуститься в Геркулан. С ума чуть не сошли! Сколько глупостей!..
Остаться — значит надевать рубашку наизнанку, слушать прыганье Захаровых
ног с лежанки, обедать с Тарантьевым, меньше думать обо всем, не дочитать до конца путешествия в Африку, состареться мирно
на квартире у кумы Тарантьева…
— Что он там один-то будет делать? — говорил он в лавочке. — Там, слышь, служат господам всё девки. Где девке сапоги стащить? И как она станет чулки натягивать
на голые
ноги барину?..
Ему было под пятьдесят лет, но он был очень свеж, только красил усы и прихрамывал немного
на одну
ногу. Он был вежлив до утонченности, никогда не курил при дамах, не клал одну
ногу на другую и строго порицал молодых людей, которые позволяют себе в обществе опрокидываться в кресле и поднимать коленку и сапоги наравне с носом. Он и в комнате сидел в перчатках, снимая их, только когда садился обедать.
По мере того как раскрывались перед ней фазисы жизни, то есть чувства, она зорко наблюдала явления, чутко прислушивалась к голосу своего инстинкта и слегка поверяла с немногими, бывшими у ней в запасе наблюдениями, и шла осторожно, пытая
ногой почву,
на которую предстояло ступить.
Она по временам кидала
на него глубокий взгляд, читала немудреный смысл, начертанный
на его лице, и думала: «Боже мой! Как он любит! Как он нежен, как нежен!» И любовалась, гордилась этим поверженным к
ногам ее, ее же силою, человеком!
Обломову в самом деле стало почти весело. Он сел с
ногами на диван и даже спросил: нет ли чего позавтракать. Съел два яйца и закурил сигару. И сердце и голова у него были наполнены; он жил. Он представлял себе, как Ольга получит письмо, как изумится, какое сделает лицо, когда прочтет. Что будет потом?..
Он побежал отыскивать Ольгу. Дома сказали, что она ушла; он в деревню — нет. Видит, вдали она, как ангел восходит
на небеса, идет
на гору, так легко опирается
ногой, так колеблется ее стан.
— Ты молода и не знаешь всех опасностей, Ольга. Иногда человек не властен в себе; в него вселяется какая-то адская сила,
на сердце падает мрак, а в глазах блещут молнии. Ясность ума меркнет: уважение к чистоте, к невинности — все уносит вихрь; человек не помнит себя;
на него дышит страсть; он перестает владеть собой — и тогда под
ногами открывается бездна.
— Пока она смотрела только
на меня, — прибавил он, — я ничего; но когда этот же взгляд упал
на тебя, у меня руки и
ноги похолодели…
Он испустил радостный вопль и упал
на траву к ее
ногам.
— Нет, двое детей со мной, от покойного мужа: мальчик по восьмому году да девочка по шестому, — довольно словоохотливо начала хозяйка, и лицо у ней стало поживее, — еще бабушка наша, больная, еле ходит, и то в церковь только; прежде
на рынок ходила с Акулиной, а теперь с Николы перестала:
ноги стали отекать. И в церкви-то все больше сидит
на ступеньке. Вот и только. Иной раз золовка приходит погостить да Михей Андреич.
Илья Ильич лежал небрежно
на диване, играя туфлей, ронял ее
на пол, поднимал
на воздух, повертит там, она упадет, он подхватывает с пола
ногой… Вошел Захар и стал у дверей.
И много говорила Анисья, так что Илья Ильич замахал рукой. Захар попробовал было
на другой день попроситься в старый дом, в Гороховую, в гости сходить, так Обломов таких гостей задал ему, что он насилу
ноги унес.
У Обломова первым движением была эта мысль, и он быстро спустил
ноги на пол, но, подумав немного, с заботливым лицом и со вздохом, медленно опять улегся
на своем месте.
Он бросился показывать ей квартиру, чтоб замять вопрос о том, что он делал эти дни. Потом она села
на диван, он поместился опять
на ковре, у
ног ее.
— Да, если б бездна была вон тут, под
ногами, сию минуту, — перебила она, — а если б отложили
на три дня, ты бы передумал, испугался, особенно если б Захар или Анисья стали болтать об этом… Это не любовь.
Обломов долго ходил по комнате и не чувствовал под собой
ног, не слыхал собственных шагов: он ходил как будто
на четверть от полу.
— Однако ж это позор: я не поддамся! — твердил он, стараясь ознакомиться с этими призраками, как и трус силится, сквозь зажмуренные веки, взглянуть
на призраки и чувствует только холод у сердца и слабость в руках и
ногах.
Все пошло
на большую
ногу; закупка сахару, чаю, провизии, соленье огурцов, моченье яблок и вишен, варенье — все приняло обширные размеры.