Робкий, апатический характер мешал ему обнаруживать вполне свою лень и капризы в чужих людях,
в школе, где не делали исключений в пользу балованных сынков. Он по необходимости сидел в классе прямо, слушал, что говорили учителя, потому что другого ничего делать было нельзя, и с трудом, с потом, со вздохами выучивал задаваемые ему уроки.
— Как слава Богу! Если б она все по голове гладила, а то пристает, как, бывало,
в школе к смирному ученику пристают забияки: то ущипнет исподтишка, то вдруг нагрянет прямо со лба и обсыплет песком… мочи нет!
Неточные совпадения
Шестнадцатилетний Михей, не зная, что делать с своей латынью, стал
в доме родителей забывать ее, но зато,
в ожидании чести присутствовать
в земском или уездном суде, присутствовал пока на всех пирушках отца, и
в этой-то
школе, среди откровенных бесед, до тонкости развился ум молодого человека.
Что он там,
в немецкой
школе, что ли, сидит да уроки учит?
Притом их связывало детство и
школа — две сильные пружины, потом русские, добрые, жирные ласки, обильно расточаемые
в семействе Обломова на немецкого мальчика, потом роль сильного, которую Штольц занимал при Обломове и
в физическом и
в нравственном отношении, а наконец, и более всего,
в основании натуры Обломова лежало чистое, светлое и доброе начало, исполненное глубокой симпатии ко всему, что хорошо и что только отверзалось и откликалось на зов этого простого, нехитрого, вечно доверчивого сердца.
— Да, если это так, конечно, мало проку, — заметил Штольц. — А ты заведи-ка
школу в деревне…
«Ах, если б испытывать только эту теплоту любви да не испытывать ее тревог! — мечтал он. — Нет, жизнь трогает, куда ни уйди, так и жжет! Сколько нового движения вдруг втеснилось
в нее, занятий! Любовь — претрудная
школа жизни!»
В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него
в разговоре с бароном слова два о
школах живописи — опять ему работа на неделю; читать, рассказывать; да потом еще поехали
в Эрмитаж: и там еще он должен был делом подтверждать ей прочитанное.
— Боже мой! — говорил Обломов. — Да если слушать Штольца, так ведь до тетки век дело не дойдет! Он говорит, что надо начать строить дом, потом дорогу,
школы заводить… Этого всего
в целый век не переделаешь. Мы, Ольга, вместе поедем, и тогда…
«Правду говорит Штольц, что надо завести
школу в деревне!» — подумал Обломов.
«Прошу покорнейше! — трусливо подумал Обломов. —
В самом деле, эти грамотеи — всё такой безнравственный народ: по трактирам, с гармоникой, да чаи… Нет, рано
школы заводить!..»
— Ты знаешь, сколько дохода с Обломовки получаем? — спрашивал Обломов. — Слышишь, что староста пишет? доходу «тысящи яко две помене»! А тут дорогу надо строить,
школы заводить,
в Обломовку ехать; там негде жить, дома еще нет… Какая же свадьба? Что ты выдумал?
Этот долг можно заплатить из выручки за хлеб. Что ж он так приуныл? Ах, Боже мой, как все может переменить вид
в одну минуту! А там,
в деревне, они распорядятся с поверенным собрать оброк; да, наконец, Штольцу напишет: тот даст денег и потом приедет и устроит ему Обломовку на славу, он всюду дороги проведет, и мостов настроит, и
школы заведет… А там они, с Ольгой!.. Боже! Вот оно, счастье!.. Как это все ему
в голову не пришло!
— дворянин учится наукам: его хоть и секут
в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать
в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
Он отвечал на все пункты даже не заикнувшись, объявил, что Чичиков накупил мертвых душ на несколько тысяч и что он сам продал ему, потому что не видит причины, почему не продать; на вопрос, не шпион ли он и не старается ли что-нибудь разведать, Ноздрев отвечал, что шпион, что еще
в школе, где он с ним вместе учился, его называли фискалом, и что за это товарищи, а в том числе и он, несколько его поизмяли, так что нужно было потом приставить к одним вискам двести сорок пьявок, — то есть он хотел было сказать сорок, но двести сказалось как-то само собою.
Неточные совпадения
(
В те времена хорошие //
В России дома не было, // Ни
школы, где б не спорили // О русском мужике.)
Парамошу нельзя было узнать; он расчесал себе волосы, завел бархатную поддевку, душился, мыл руки мылом добела и
в этом виде ходил по
школам и громил тех, которые надеются на князя мира сего.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается
в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни
школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Выйдя очень молодым блестящим офицером из
школы, он сразу попал
в колею богатых петербургских военных. Хотя он и ездил изредка
в петербургский свет, все любовные интересы его были вне света.
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя
в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не были
в нашей
школе?