Неточные совпадения
С Лидией будем
в роще гулять, кататься
в лодке, рвать
цветы…
В деревне с ней
цветы рвать, кататься — хорошо; да
в десять мест
в один день — несчастный!» — заключил он, перевертываясь на спину и радуясь, что нет у него таких пустых желаний и мыслей, что он не мыкается, а лежит вот тут, сохраняя свое человеческое достоинство и свой покой.
Они никогда не смущали себя никакими туманными умственными или нравственными вопросами: оттого всегда и
цвели здоровьем и весельем, оттого там жили долго; мужчины
в сорок лет походили на юношей; старики не боролись с трудной, мучительной смертью, а, дожив до невозможности, умирали как будто украдкой, тихо застывая и незаметно испуская последний вздох. Оттого и говорят, что прежде был крепче народ.
И Илюша с печалью оставался дома, лелеемый, как экзотический
цветок в теплице, и так же, как последний под стеклом, он рос медленно и вяло. Ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая.
Она бросалась стричь Андрюше ногти, завивать кудри, шить изящные воротнички и манишки; заказывала
в городе курточки; учила его прислушиваться к задумчивым звукам Герца, пела ему о
цветах, о поэзии жизни, шептала о блестящем призвании то воина, то писателя, мечтала с ним о высокой роли, какая выпадает иным на долю…
И радостью наслаждался, как сорванным по дороге
цветком, пока он не увял
в руках, не допивая чаши никогда до той капельки горечи, которая лежит
в конце всякого наслаждения.
Он горячо благодарил судьбу, если
в этой неведомой области удавалось ему заблаговременно различить нарумяненную ложь от бледной истины; уже не сетовал, когда от искусно прикрытого
цветами обмана он оступался, а не падал, если только лихорадочно и усиленно билось сердце, и рад-радехонек был, если не обливалось оно кровью, если не выступал холодный пот на лбу и потом не ложилась надолго длинная тень на его жизнь.
В ожидании, пока проснется жена, я надел бы шлафрок и походил по саду подышать утренними испарениями; там уж нашел бы я садовника, поливали бы вместе
цветы, подстригали кусты, деревья.
Вот он сидит у окна своей дачи (он живет на даче,
в нескольких верстах от города), подле него лежит букет
цветов. Он что-то проворно дописывает, а сам беспрестанно поглядывает через кусты, на дорожку, и опять спешит писать.
«Боже мой, какая она хорошенькая! Бывают же такие на свете! — думал он, глядя на нее почти испуганными глазами. — Эта белизна, эти глаза, где, как
в пучине, темно и вместе блестит что-то, душа, должно быть! Улыбку можно читать, как книгу; за улыбкой эти зубы и вся голова… как она нежно покоится на плечах, точно зыблется, как
цветок, дышит ароматом…»
— Нет: сильно очень пахнет; ни резеды, ни роз не люблю. Да я вообще не люблю
цветов;
в поле еще так, а
в комнате — столько возни с ними… сор…
В лесу те же деревья, но
в шуме их явился особенный смысл: между ними и ею водворилось живое согласие. Птицы не просто трещат и щебечут, а все что-то говорят между собой; и все говорит вокруг, все отвечает ее настроению;
цветок распускается, и она слышит будто его дыхание.
Вот шмель жужжит около
цветка и вползает
в его чашечку; вот мухи кучей лепятся около выступившей капли сока на трещине липы; вот птица где-то
в чаще давно все повторяет один и тот же звук, может быть, зовет другую.
Он не поверил и отправился сам. Ольга была свежа, как
цветок:
в глазах блеск, бодрость, на щеках рдеют два розовые пятна; голос так звучен! Но она вдруг смутилась, чуть не вскрикнула, когда Обломов подошел к ней, и вся вспыхнула, когда он спросил: «Как она себя чувствует после вчерашнего?»
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место
в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ
в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала
в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало
в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир любви превращался
в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся
в сером
цвете.
«Да, — говорил он с собой, — вот он где, мир прямого, благородного и прочного счастья! Стыдно мне было до сих пор скрывать эти
цветы, носиться
в аромате любви, точно мальчику, искать свиданий, ходить при луне, подслушивать биение девического сердца, ловить трепет ее мечты… Боже!»
Но женитьба, свадьба — все-таки это поэзия жизни, это готовый, распустившийся
цветок. Он представил себе, как он ведет Ольгу к алтарю: она — с померанцевой веткой на голове, с длинным покрывалом.
В толпе шепот удивления. Она стыдливо, с тихо волнующейся грудью, с своей горделиво и грациозно наклоненной головой, подает ему руку и не знает, как ей глядеть на всех. То улыбка блеснет у ней, то слезы явятся, то складка над бровью заиграет какой-то мыслью.
— Нет, — сказала она, — нам некогда
цветами заниматься. Это дети с Акулиной ходили
в графский сад, так садовник дал, а ерани да алоэ давно тут, еще при муже были.
Обломов остановился. Он сам пришел
в ужас от этой грозной, безотрадной перспективы. Розы, померанцевые
цветы, блистанье праздника, шепот удивления
в толпе — все вдруг померкло.
Посредине стола красовался громадный ананас, и кругом лежали персики, вишни, абрикосы.
В вазах живые
цветы.
Ко всей деятельности, ко всей жизни Штольца прирастала с каждым днем еще чужая деятельность и жизнь: обстановив Ольгу
цветами, обложив книгами, нотами и альбомами, Штольц успокоивался, полагая, что надолго наполнил досуги своей приятельницы, и шел работать или ехал осматривать какие-нибудь копи, какое-нибудь образцовое имение, шел
в круг людей, знакомиться, сталкиваться с новыми или замечательными лицами; потом возвращался к ней утомленный, сесть около ее рояля и отдохнуть под звуки ее голоса.
«Видно, не дано этого блага во всей его полноте, — думал он, — или те сердца, которые озарены светом такой любви, застенчивы: они робеют и прячутся, не стараясь оспаривать умников; может быть, жалеют их, прощают им во имя своего счастья, что те топчут
в грязь
цветок, за неимением почвы, где бы он мог глубоко пустить корни и вырасти
в такое дерево, которое бы осенило всю жизнь».
— Что же это: врожденная неспособность вследствие законов природы, — говорил он, — или недостаток подготовки, воспитания?.. Где же эта симпатия, не теряющая никогда естественной прелести, не одевающаяся
в шутовский наряд, видоизменяющаяся, но не гаснущая? Какой естественный
цвет и краски этого разлитого повсюду и всенаполняющего собой блага, этого сока жизни?
Он пророчески вглядывался
в даль, и там, как
в тумане, появлялся ему образ чувства, а с ним и женщины, одетой его
цветом и сияющей его красками, образ такой простой, но светлый, чистый.
Нет ее горячего дыхания, нет светлых лучей и голубой ночи; через годы все казалось играми детства перед той далекой любовью, которую восприняла на себя глубокая и грозная жизнь. Там не слыхать поцелуев и смеха, ни трепетно-задумчивых бесед
в боскете, среди
цветов, на празднике природы и жизни… Все «поблекло и отошло».
Штольц был глубоко счастлив своей наполненной, волнующейся жизнью,
в которой
цвела неувядаемая весна, и ревниво, деятельно, зорко возделывал, берег и лелеял ее. Со дна души поднимался ужас тогда только, когда он вспоминал, что Ольга была на волос от гибели, что эта угаданная дорога — их два существования, слившиеся
в одно, могли разойтись; что незнание путей жизни могло дать исполниться гибельной ошибке, что Обломов…
Про Захара и говорить нечего: этот из серого фрака сделал себе куртку, и нельзя решить, какого
цвета у него панталоны, из чего сделан его галстук. Он чистит сапоги, потом спит, сидит у ворот, тупо глядя на редких прохожих, или, наконец, сидит
в ближней мелочной лавочке и делает все то же и так же, что делал прежде, сначала
в Обломовке, потом
в Гороховой.