Неточные совпадения
Обломов всегда ходил дома без галстука и без жилета, потому что любил простор и приволье. Туфли на нем были длинные, мягкие и широкие; когда он, не глядя, опускал ноги с
постели на пол, то непременно попадал
в них сразу.
Он хотел приподнять Обломова с
постели, но тот предупредил его, опустив быстро ноги и сразу попав ими
в обе туфли.
Обломов, облокотясь на него, нехотя, как очень утомленный человек, привстал с
постели и, нехотя же перейдя на большое кресло, опустился
в него и остался неподвижен, как сел.
Случается и то, что он исполнится презрения к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому
в мире злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг загораются
в нем мысли, ходят и гуляют
в голове, как волны
в море, потом вырастают
в намерения, зажгут всю кровь
в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются
в стремления: он, движимый нравственною силою,
в одну минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на
постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом…
В горькие минуты он страдает от забот, перевертывается с боку на бок, ляжет лицом вниз, иногда даже совсем потеряется; тогда он встанет с
постели на колени и начнет молиться жарко, усердно, умоляя небо отвратить как-нибудь угрожающую бурю.
— Вот у вас все так: можно и не мести, и пыли не стирать, и ковров не выколачивать. А на новой квартире, — продолжал Илья Ильич, увлекаясь сам живо представившейся ему картиной переезда, — дня
в три не разберутся, все не на своем месте: картины у стен, на полу, галоши на
постели, сапоги
в одном узле с чаем да с помадой. То, глядишь, ножка у кресла сломана, то стекло на картине разбито или диван
в пятнах. Чего ни спросишь, — нет, никто не знает — где, или потеряно, или забыто на старой квартире: беги туда…
А другой быстро, без всяких предварительных приготовлений, вскочит обеими ногами с своего ложа, как будто боясь потерять драгоценные минуты, схватит кружку с квасом и, подув на плавающих там мух, так, чтоб их отнесло к другому краю, отчего мухи, до тех пор неподвижные, сильно начинают шевелиться,
в надежде на улучшение своего положения, промочит горло и потом падает опять на
постель, как подстреленный.
Но угар случался частенько. Тогда все валяются вповалку по
постелям; слышится оханье, стоны; один обложит голову огурцами и повяжется полотенцем, другой положит клюквы
в уши и нюхает хрен, третий
в одной рубашке уйдет на мороз, четвертый просто валяется без чувств на полу.
На другой день Андрея нашли преспокойно спящего
в своей
постели, а под кроватью лежало чье-то ружье и фунт пороху и дроби.
Минут через десять Штольц вышел одетый, обритый, причесанный, а Обломов меланхолически сидел на
постели, медленно застегивая грудь рубашки и не попадая пуговкой
в петлю. Перед ним на одном колене стоял Захар с нечищеным сапогом, как с каким-нибудь блюдом, готовясь надевать и ожидая, когда барин кончит застегиванье груди.
Он встал с
постели, прошелся раза три по комнате, заглянул
в гостиную: Штольц сидит и пишет.
Пришел Захар и, найдя Обломова не на
постели, мутно поглядел на барина, удивляясь, что он на ногах.
В этом тупом взгляде удивления написано было: «Обломовщина!»
В одно прекрасное утро Тарантьев перевез весь его дом к своей куме,
в переулок, на Выборгскую сторону, и Обломов дня три провел, как давно не проводил: без
постели, без дивана, обедал у Ольгиной тетки.
Захар только отвернется куда-нибудь, Анисья смахнет пыль со столов, с диванов, откроет форточку, поправит шторы, приберет к месту кинутые посреди комнаты сапоги, повешенные на парадных креслах панталоны, переберет все платья, даже бумаги, карандаши, ножичек, перья на столе — все положит
в порядке; взобьет измятую
постель, поправит подушки — и все
в три приема; потом окинет еще беглым взглядом всю комнату, подвинет какой-нибудь стул, задвинет полуотворенный ящик комода, стащит салфетку со стола и быстро скользнет
в кухню, заслыша скрипучие сапоги Захара.
— Нервы! — повторит она иногда с улыбкой, сквозь слезы, едва пересиливая страх и выдерживая борьбу неокрепших нерв с пробуждавшимися силами. Она встанет с
постели, выпьет стакан воды, откроет окно, помашет себе
в лицо платком и отрезвится от грезы наяву и во сне.
До сих пор он с «братцем» хозяйки еще не успел познакомиться. Он видел только, и то редко, с
постели, как, рано утром, мелькал сквозь решетку забора человек, с большим бумажным пакетом под мышкой, и пропадал
в переулке, и потом,
в пять часов, мелькал опять, с тем же пакетом, мимо окон, возвращаясь, тот же человек и пропадал за крыльцом. Его
в доме не было слышно.
— Наведены, наведены сегодня
в ночь! — радостно сказала она и приняла быстро вскочившую с
постели барышню на руки, накинула на нее блузу и пододвинула крошечные туфли.
Все это — прыжок с
постели, опущенная монета
в руку Кати и поцелуй барышниной руки — случилось
в одну и ту же минуту.
Он благополучно дошел, уткнув бороду
в поднос и обняв его крепко, до самой
постели, и только располагал поставить чашки на стол подле кровати и разбудить барина — глядь,
постель не измята, барина нет!
Отчего по ночам, не надеясь на Захара и Анисью, она просиживала у его
постели, не спуская с него глаз, до ранней обедни, а потом, накинув салоп и написав крупными буквами на бумажке: «Илья», бежала
в церковь, подавала бумажку
в алтарь, помянуть за здравие, потом отходила
в угол, бросалась на колени и долго лежала, припав головой к полу, потом поспешно шла на рынок и с боязнью возвращалась домой, взглядывала
в дверь и шепотом спрашивала у Анисьи...
Она молча приняла обязанности
в отношении к Обломову, выучила физиономию каждой его рубашки, сосчитала протертые пятки на чулках, знала, какой ногой он встает с
постели, замечала, когда хочет сесть ячмень на глазу, какого блюда и по скольку съедает он, весел он или скучен, много спал или нет, как будто делала это всю жизнь, не спрашивая себя, зачем, что такое ей Обломов, отчего она так суетится.
Если Захар заставал иногда там хозяйку с какими-нибудь планами улучшений и очищений, он твердо объявлял, что это не женское дело разбирать, где и как должны лежать щетки, вакса и сапоги, что никому дела нет до того, зачем у него платье лежит
в куче на полу, а
постель в углу за печкой,
в пыли, что он носит платье и спит на этой
постели, а не она.
А если закипит еще у него воображение, восстанут забытые воспоминания, неисполненные мечты, если
в совести зашевелятся упреки за прожитую так, а не иначе жизнь — он спит непокойно, просыпается, вскакивает с
постели, иногда плачет холодными слезами безнадежности по светлом, навсегда угаснувшем идеале жизни, как плачут по дорогом усопшем, с горьким чувством сознания, что недовольно сделали для него при жизни.