Неточные совпадения
Легко ли? предстояло думать о средствах к принятию каких-нибудь мер. Впрочем, надо отдать справедливость заботливости Ильи Ильича о своих делах. Он по первому неприятному письму старосты, полученному несколько лет назад, уже стал создавать
в уме
план разных перемен и улучшений
в порядке управления своим имением.
— Теперь мне еще рано ехать, — отвечал Илья Ильич, — прежде дай кончить
план преобразований, которые я намерен ввести
в имение… Да знаешь ли что, Михей Андреич? — вдруг сказал Обломов. — Съезди-ка ты. Дело ты знаешь, места тебе тоже известны; а я бы не пожалел издержек.
От этого большую часть узора жизни, который он чертил
в своем уединении, занимал новый, свежий, сообразный с потребностями времени
план устройства имения и управления крестьянами.
Основная идея
плана, расположение, главные части — все давно готово у него
в голове; остались только подробности, сметы и цифры.
Он несколько лет неутомимо работает над
планом, думает, размышляет и ходя, и лежа, и
в людях; то дополняет, то изменяет разные статьи, то возобновляет
в памяти придуманное вчера и забытое ночью; а иногда вдруг, как молния, сверкнет новая, неожиданная мысль и закипит
в голове — и пойдет работа.
Он лег на спину и заложил обе руки под голову. Илья Ильич занялся разработкою
плана имения. Он быстро пробежал
в уме несколько серьезных, коренных статей об оброке, о запашке, придумал новую меру, построже, против лени и бродяжничества крестьян и перешел к устройству собственного житья-бытья
в деревне.
Тут мелькнула у него соблазнительная мысль о будущих фруктах до того живо, что он вдруг перенесся на несколько лет вперед
в деревню, когда уж имение устроено по его
плану и когда он живет там безвыездно.
«А
план! А староста, а квартира?» — вдруг раздалось
в памяти его.
Он должен был признать, что другой успел бы написать все письма, так что который и что ни разу не столкнулись бы между собою, другой и переехал бы на новую квартиру, и
план исполнил бы, и
в деревню съездил бы…
— Да вот я кончу только…
план… — сказал он. — Да Бог с ними! — с досадой прибавил потом. — Я их не трогаю, ничего не ищу; я только не вижу нормальной жизни
в этом. Нет, это не жизнь, а искажение нормы, идеала жизни, который указала природа целью человеку…
А когда я сделал
план поездки за границу, звал заглянуть
в германские университеты, ты вскочил, обнял меня и подал торжественно руку: «Я твой, Андрей, с тобой всюду», — это всё твои слова.
«
В неделю, скажет, набросать подробную инструкцию поверенному и отправить его
в деревню, Обломовку заложить, прикупить земли, послать
план построек, квартиру сдать, взять паспорт и ехать на полгода за границу, сбыть лишний жир, сбросить тяжесть, освежить душу тем воздухом, о котором мечтал некогда с другом, пожить без халата, без Захара и Тарантьева, надевать самому чулки и снимать с себя сапоги, спать только ночью, ехать, куда все едут, по железным дорогам, на пароходах, потом…
Обломову, среди ленивого лежанья
в ленивых позах, среди тупой дремоты и среди вдохновенных порывов, на первом
плане всегда грезилась женщина как жена и иногда — как любовница.
Потом еще Штольц, уезжая, завещал Обломова ей, просил приглядывать за ним, мешать ему сидеть дома. У ней,
в умненькой, хорошенькой головке, развился уже подробный
план, как она отучит Обломова спать после обеда, да не только спать, — она не позволит ему даже прилечь на диване днем: возьмет с него слово.
Она мечтала, как «прикажет ему прочесть книги», которые оставил Штольц, потом читать каждый день газеты и рассказывать ей новости, писать
в деревню письма, дописывать
план устройства имения, приготовиться ехать за границу, — словом, он не задремлет у нее; она укажет ему цель, заставит полюбить опять все, что он разлюбил, и Штольц не узнает его, воротясь.
Но все эти заботы не выходили пока из магического круга любви; деятельность его была отрицательная: он не спит, читает, иногда подумывает писать и
план, много ходит, много ездит. Дальнейшее же направление, самая мысль жизни, дело — остается еще
в намерениях.
— Между тем поверенный этот управлял большим имением, — продолжал он, — да помещик отослал его именно потому, что заикается. Я дам ему доверенность, передам
планы: он распорядится закупкой материалов для постройки дома, соберет оброк, продаст хлеб, привезет деньги, и тогда… Как я рад, милая Ольга, — сказал он, целуя у ней руку, — что мне не нужно покидать тебя! Я бы не вынес разлуки; без тебя
в деревне, одному… это ужас! Но только теперь нам надо быть очень осторожными.
— Я не такой теперь… что был тогда, Андрей, — сказал он наконец, — дела мои, слава Богу,
в порядке: я не лежу праздно,
план почти кончен, выписываю два журнала; книги, что ты оставил, почти все прочитал…
В Швейцарии они перебывали везде, куда ездят путешественники. Но чаще и с большей любовью останавливались
в мало посещаемых затишьях. Их, или, по крайней мере, Штольца, так занимало «свое собственное дело», что они утомлялись от путешествия, которое для них отодвигалось на второй
план.
Он ходил за ней по горам, смотрел на обрывы, на водопады, и во всякой рамке она была на первом
плане. Он идет за ней по какой-нибудь узкой тропинке, пока тетка сидит
в коляске внизу; он следит втайне зорко, как она остановится, взойдя на гору, переведет дыхание и какой взгляд остановит на нем, непременно и прежде всего на нем: он уже приобрел это убеждение.
Если Захар заставал иногда там хозяйку с какими-нибудь
планами улучшений и очищений, он твердо объявлял, что это не женское дело разбирать, где и как должны лежать щетки, вакса и сапоги, что никому дела нет до того, зачем у него платье лежит
в куче на полу, а постель
в углу за печкой,
в пыли, что он носит платье и спит на этой постели, а не она.