Неточные совпадения
— Нечего слушать-то, я слушал много, натерпелся от тебя горя-то! Бог видит, сколько обид перенес… Чай,
в Саксонии-то отец его и хлеба-то не видал, а сюда
нос поднимать приехал.
В ноябре начинается снег и мороз, который к Крещенью усиливается до того, что крестьянин, выйдя на минуту из избы, воротится непременно с инеем на бороде; а
в феврале чуткий
нос уж чувствует
в воздухе мягкое веянье близкой весны.
После чая все займутся чем-нибудь: кто пойдет к речке и тихо бродит по берегу, толкая ногой камешки
в воду; другой сядет к окну и ловит глазами каждое мимолетное явление: пробежит ли кошка по двору, пролетит ли галка, наблюдатель и ту и другую преследует взглядом и кончиком своего
носа, поворачивая голову то направо, то налево. Так иногда собаки любят сидеть по целым дням на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно оглядывая всякого прохожего.
Подле нее сидит Настасья Ивановна да Пелагея Игнатьевна и, уткнув
носы в работу, прилежно шьют что-нибудь к празднику для Илюши, или для отца его, или для самих себя.
— Вот отчего кончик
носа чесался! — живо сказала Пелагея Ивановна. — Будете пить водку и посмотрите
в рюмку.
Все обомлели; хозяйка даже изменилась немного
в лице; глаза у всех устремились и
носы вытянулись по направлению к письму.
— Поди прочь! — проворчал Илья Ильич и погрузился опять
в тяжелый сон. Вместо храпенья стал раздаваться свист
носом. Захар потянул его за полу.
Двери размахиваются, и толпа мужиков, баб, мальчишек вторгается
в сад.
В самом деле, привели Андрея — но
в каком виде: без сапог, с разорванным платьем и с разбитым
носом или у него самого, или у другого мальчишки.
Он даже отер лицо платком, думая, не выпачкан ли у него
нос, трогал себя за галстук, не развязался ли: это бывает иногда с ним; нет, все, кажется,
в порядке, а она смотрит!
Ему было под пятьдесят лет, но он был очень свеж, только красил усы и прихрамывал немного на одну ногу. Он был вежлив до утонченности, никогда не курил при дамах, не клал одну ногу на другую и строго порицал молодых людей, которые позволяют себе
в обществе опрокидываться
в кресле и поднимать коленку и сапоги наравне с
носом. Он и
в комнате сидел
в перчатках, снимая их, только когда садился обедать.
Она как будто слушала курс жизни не по дням, а по часам. И каждый час малейшего, едва заметного опыта, случая, который мелькнет, как птица, мимо
носа мужчины, схватывается неизъяснимо быстро девушкой: она следит за его полетом вдаль, и кривая, описанная полетом линия остается у ней
в памяти неизгладимым знаком, указанием, уроком.
Хитрость близорука: хорошо видит только под
носом, а не вдаль, и оттого часто сама попадается
в ту же ловушку, которую расставила другим.
«Я соблазнитель, волокита! Недостает только, чтоб я, как этот скверный старый селадон, с маслеными глазами и красным
носом, воткнул украденный у женщины розан
в петлицу и шептал на ухо приятелю о своей победе, чтоб… чтоб… Ах, Боже мой, куда я зашел! Вот где пропасть! И Ольга не летает высоко над ней, она на дне ее… за что, за что…»
Там было общество. Ольга была одушевлена, говорила, пела и произвела фурор. Только Обломов слушал рассеянно, а она говорила и пела для него, чтоб он не сидел повеся
нос, опустя веки, чтоб все говорило и пело беспрестанно
в нем самом.
— Брось сковороду, пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем
нос, пошла к барину. Она
в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со стены снять, и что она
в первый раз об этом слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
— Как можно говорить, чего нет? — договаривала Анисья, уходя. — А что Никита сказал, так для дураков закон не писан. Мне самой и
в голову-то не придет; день-деньской маешься, маешься — до того ли? Бог знает, что это! Вот образ-то на стене… — И вслед за этим говорящий
нос исчез за дверь, но говор еще слышался с минуту за дверью.
Опять полились на Захара «жалкие» слова, опять Анисья заговорила
носом, что «она
в первый раз от хозяйки слышит о свадьбе, что
в разговорах с ней даже помину не было, да и свадьбы нет, и статочное ли дело? Это выдумал, должно быть, враг рода человеческого, хоть сейчас сквозь землю провалиться, и что хозяйка тоже готова снять образ со стены, что она про Ильинскую барышню и не слыхивала, а разумела какую-нибудь другую невесту…».
— Я не знаю, что такое уездный суд, что
в нем делают, как служат! — выразительно, но вполголоса опять говорил Обломов, подойдя вплоть к
носу Ивана Матвеевича.
Последний, если хотел, стирал пыль, а если не хотел, так Анисья влетит, как вихрь, и отчасти фартуком, отчасти голой рукой, почти
носом, разом все сдует, смахнет, сдернет, уберет и исчезнет; не то так сама хозяйка, когда Обломов выйдет
в сад, заглянет к нему
в комнату, найдет беспорядок, покачает головой и, ворча что-то про себя, взобьет подушки горой, тут же посмотрит наволочки, опять шепнет себе, что надо переменить, и сдернет их, оботрет окна, заглянет за спинку дивана и уйдет.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали
в ленивом покое, зная, что есть
в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное
в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов
в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под
нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
— Да, я кокетничала с ним, водила за
нос, сделала несчастным… потом, по вашему мнению, принимаюсь за вас! — произнесла она сдержанным голосом, и
в голосе ее опять закипели слезы обиды.
— Говори, пожалуйста, вслух, Андрей! Терпеть не могу, когда ты ворчишь про себя! — жаловалась она, — я насказала ему глупостей, а он повесил голову и шепчет что-то под
нос! Мне даже страшно с тобой, здесь,
в темноте…
А что касается веника, досок, двух кирпичей, днища бочки и двух полен, которые он держит у себя
в комнате, так ему без них
в хозяйстве обойтись нельзя, а почему — он не объяснял; далее, что пыль и пауки ему не мешают и, словом, что он не сует
носа к ним
в кухню, следовательно, не желает, чтоб и его трогали.
— Когда же я задремал? — оправдывался Обломов, принимая Андрюшу
в объятия. — Разве я не слыхал, как он ручонками карабкался ко мне? Я все слышу! Ах, шалун этакой: за
нос поймал! Вот я тебя! Вот постой, постой! — говорил он, нежа и лаская ребенка. Потом спустил его на пол и вздохнул на всю комнату.
Неточные совпадения
Дрожу, гляжу на лекаря: // Рукавчики засучены, // Грудь фартуком завешана, //
В одной руке — широкий нож, //
В другой ручник — и кровь на нем, // А на
носу очки!
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом
в кошеле кашу варили, потом козла
в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется
в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на
носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса
в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
В какой-то дикой задумчивости бродил он по улицам, заложив руки за спину и бормоча под
нос невнятные слова. На пути встречались ему обыватели, одетые
в самые разнообразные лохмотья, и кланялись
в пояс. Перед некоторыми он останавливался, вперял непонятливый взор
в лохмотья и произносил:
Он понял, что час триумфа уже наступил и что триумф едва ли не будет полнее, если
в результате не окажется ни расквашенных
носов, ни свороченных на сторону скул.
Глаза серые, впавшие, осененные несколько припухшими веками; взгляд чистый, без колебаний;
нос сухой, спускающийся от лба почти
в прямом направлении книзу; губы тонкие, бледные, опушенные подстриженною щетиной усов; челюсти развитые, но без выдающегося выражения плотоядности, а с каким-то необъяснимым букетом готовности раздробить или перекусить пополам.