Ко всей деятельности, ко всей жизни Штольца прирастала с каждым днем еще чужая деятельность и жизнь: обстановив Ольгу цветами, обложив книгами, нотами и альбомами, Штольц успокоивался, полагая, что надолго наполнил досуги своей приятельницы, и шел работать или ехал осматривать какие-нибудь копи, какое-нибудь образцовое имение, шел
в круг людей, знакомиться, сталкиваться с новыми или замечательными лицами; потом возвращался к ней утомленный, сесть около ее рояля и отдохнуть под звуки ее голоса.
Неточные совпадения
— Извергнуть из гражданской среды! — вдруг заговорил вдохновенно Обломов, встав перед Пенкиным. — Это значит забыть, что
в этом негодном сосуде присутствовало высшее начало; что он испорченный человек, но все человек же, то есть вы сами. Извергнуть! А как вы извергнете из
круга человечества, из лона природы, из милосердия Божия? — почти крикнул он с пылающими глазами.
Случается и то, что он исполнится презрения к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому
в мире злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг загораются
в нем мысли, ходят и гуляют
в голове, как волны
в море, потом вырастают
в намерения, зажгут всю кровь
в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются
в стремления: он, движимый нравственною силою,
в одну минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается
кругом…
Праздная дворня сидит у ворот; там слышатся веселые голоса, хохот, балалайка, девки играют
в горелки;
кругом его самого резвятся его малютки, лезут к нему на колени, вешаются ему на шею; за самоваром сидит… царица всего окружающего, его божество… женщина! жена!
И уж не выбраться ему, кажется, из глуши и дичи на прямую тропинку. Лес
кругом его и
в душе все чаще и темнее; тропинка зарастает более и более; светлое сознание просыпается все реже и только на мгновение будит спящие силы. Ум и воля давно парализованы, и, кажется, безвозвратно.
Он с радостным изумлением, как будто
в первый раз, осмотрел и обежал
кругом родительский дом, с покривившимися набок воротами, с севшей на середине деревянной кровлей, на которой рос нежный зеленый мох, с шатающимся крыльцом, разными пристройками и настройками и с запущенным садом.
Можно было пройти по всему дому насквозь и не встретить ни души; легко было обокрасть все
кругом и свезти со двора на подводах: никто не помешал бы, если б только водились воры
в том краю.
Он был как будто один
в целом мире; он на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам
кругом, лазил на голубятню, забирался
в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет
в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет
в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него
в лапах.
Он выбежит и за ворота: ему бы хотелось
в березняк; он так близко кажется ему, что вот он
в пять минут добрался бы до него, не
кругом, по дороге, а прямо, через канаву, плетни и ямы; но он боится: там, говорят, и лешие, и разбойники, и страшные звери.
Одет был
в последнем вкусе и
в петлице фрака носил много ленточек. Ездил всегда
в карете и чрезвычайно берег лошадей: садясь
в экипаж, он прежде обойдет
кругом его, осмотрит сбрую, даже копыта лошадей, а иногда вынет белый платок и потрет по плечу или хребту лошадей, чтоб посмотреть, хорошо ли они вычищены.
Но все эти заботы не выходили пока из магического
круга любви; деятельность его была отрицательная: он не спит, читает, иногда подумывает писать и план, много ходит, много ездит. Дальнейшее же направление, самая мысль жизни, дело — остается еще
в намерениях.
Она усмехнулась и опять заботливо принялась вертеть ручку кофейной мельницы, и локоть ее так проворно описывал
круги, что у Обломова рябило
в глазах.
Приехал
в деревню, послушал, посмотрел — как делалось у нас
в доме и
в имении и
кругом нас — совсем не те права.
Посредине стола красовался громадный ананас, и
кругом лежали персики, вишни, абрикосы.
В вазах живые цветы.
Но избрать себе маленький
круг деятельности, устроить деревушку, возиться с мужиками, входить
в их дела, строить, садить — все это ты должен и можешь сделать…
— Штольц? —
в тревоге говорил Обломов, озираясь
кругом, куда бы уйти. — Боже! что он скажет, как увидит… Скажите, что я уехал! — торопливо прибавил он и ушел к хозяйке
в комнату.
Но среди этой разновековой мебели, картин, среди не имеющих ни для кого значения, но отмеченных для них обоих счастливым часом, памятной минутой мелочей,
в океане книг и нот веяло теплой жизнью, чем-то раздражающим ум и эстетическое чувство; везде присутствовала или недремлющая мысль, или сияла красота человеческого дела, как
кругом сияла вечная красота природы.
— Однако ж должна быть причина, если не во мне, не
кругом тебя, так
в тебе самой. Иногда такая грусть не что иное, как зародыш болезни… Здорова ли ты?