Неточные совпадения
— Как это? Всякий день перебирай
все углы? — спросил Захар. — Да что ж это за жизнь?
Лучше Бог по душу пошли!
— Оставил он сыну наследства
всего тысяч сорок. Кое-что он взял в приданое за женой, а остальные приобрел тем, что учил детей да управлял имением:
хорошее жалованье получал. Видишь, что отец не виноват. Чем же теперь виноват сын?
Разве настоящий-то
хороший русский человек станет
все это делать?
Например, обломовского кучера он любил больше, нежели повара, скотницу Варвару больше их обоих, а Илью Ильича меньше их
всех; но все-таки обломовский повар для него был
лучше и выше
всех других поваров в мире, а Илья Ильич выше
всех помещиков.
— А я, — продолжал Обломов голосом оскорбленного и не оцененного по достоинству человека, — еще забочусь день и ночь, тружусь, иногда голова горит, сердце замирает, по ночам не спишь, ворочаешься,
все думаешь, как бы
лучше… а о ком?
На ее взгляд, во
всей немецкой нации не было и не могло быть ни одного джентльмена. Она в немецком характере не замечала никакой мягкости, деликатности, снисхождения, ничего того, что делает жизнь так приятною в
хорошем свете, с чем можно обойти какое-нибудь правило, нарушить общий обычай, не подчиниться уставу.
— Какой плут этот староста! — сказал он. — Распустил мужиков, да и жалуется!
Лучше бы дать им паспорты, да и пустить на
все четыре стороны.
— Нет, Андрей,
все это меня утомит: здоровье-то плохо у меня. Нет, уж ты
лучше оставь меня, поезжай себе один…
— Не брани меня, Андрей, а
лучше в самом деле помоги! — начал он со вздохом. — Я сам мучусь этим; и если б ты посмотрел и послушал меня вот хоть бы сегодня, как я сам копаю себе могилу и оплакиваю себя, у тебя бы упрек не сошел с языка.
Все знаю,
все понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и веди меня куда хочешь. За тобой я, может быть, пойду, а один не сдвинусь с места. Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно будет!
Вот что он скажет! Это значит идти вперед… И так
всю жизнь! Прощай, поэтический идеал жизни! Это какая-то кузница, не жизнь; тут вечно пламя, трескотня, жар, шум… когда же пожить? Не
лучше ли остаться?
«Что это она вчера смотрела так пристально на меня? — думал Обломов. — Андрей божится, что о чулках и о рубашке еще не говорил, а говорил о дружбе своей ко мне, о том, как мы росли, учились, —
все, что было
хорошего, и между тем (и это рассказал), как несчастлив Обломов, как гибнет
все доброе от недостатка участия, деятельности, как слабо мерцает жизнь и как…»
— Что это такое? — говорил он, ворочаясь во
все стороны. — Ведь это мученье! На смех, что ли, я дался ей? На другого ни на кого не смотрит так: не смеет. Я посмирнее, так вот она… Я заговорю с ней! — решил он, — и выскажу
лучше сам словами то, что она так и тянет у меня из души глазами.
— А вот ландыши! Постойте, я нарву, — говорил он, нагибаясь к траве, — те
лучше пахнут: полями, рощей; природы больше. А сирень
все около домов растет, ветки так и лезут в окно, запах приторный. Вон еще роса на ландышах не высохла.
Лишь только они с Анисьей принялись хозяйничать в барских комнатах вместе, Захар что ни сделает, окажется глупостью. Каждый шаг его —
все не то и не так. Пятьдесят пять лет ходил он на белом свете с уверенностью, что
все, что он ни делает, иначе и
лучше сделано быть не может.
Ему весело, легко. В природе так ясно. Люди
всё добрые,
все наслаждаются; у
всех счастье на лице. Только Захар мрачен,
все стороной смотрит на барина; зато Анисья усмехается так добродушно. «Собаку заведу, — решил Обломов, — или кота…
лучше кота: коты ласковы, мурлычат».
— Ольга!.. Вы…
лучше всех женщин, вы первая женщина в мире! — сказал он в восторге и, не помня себя, простер руки, наклонился к ней.
«
Все изгадил! Вот настоящая ошибка! „Никогда!“ Боже! Сирени поблекли, — думал он, глядя на висящие сирени, — вчера поблекло, письмо тоже поблекло, и этот миг, лучший в моей жизни, когда женщина в первый раз сказала мне, как голос с неба, что есть во мне
хорошего, и он поблек!..»
— Ты вошла бы в залу, и несколько чепцов пошевелилось бы от негодования; какой-нибудь один из них пересел бы от тебя… а гордость бы у тебя была
все та же, а ты бы сознавала ясно, что ты выше и
лучше их.
— А какую тебе квартиру нужно?
Лучше этой во
всем городе не найдешь. Ведь ты не видал? — сказал Тарантьев.
— Вот, как приедешь на квартиру, Иван Матвеич тебе
все сделает. Это, брат, золотой человек, не чета какому-нибудь выскочке-немцу! Коренной, русский служака, тридцать лет на одном стуле сидит,
всем присутствием вертит, и деньжонки есть, а извозчика не наймет; фрак не
лучше моего; сам тише воды, ниже травы, говорит чуть слышно, по чужим краям не шатается, как твой этот…
Она бы потосковала еще о своей неудавшейся любви, оплакала бы прошедшее, похоронила бы в душе память о нем, потом… потом, может быть, нашла бы «приличную партию», каких много, и была бы
хорошей, умной, заботливой женой и матерью, а прошлое сочла бы девической мечтой и не прожила, а протерпела бы жизнь. Ведь
все так делают!
— Ну, пусть бы я остался: что из этого? — продолжал он. — Вы, конечно, предложите мне дружбу; но ведь она и без того моя. Я уеду, и через год, через два она
все будет моя. Дружба — вещь
хорошая, Ольга Сергевна, когда она — любовь между молодыми мужчиной и женщиной или воспоминание о любви между стариками. Но Боже сохрани, если она с одной стороны дружба, с другой — любовь. Я знаю, что вам со мной не скучно, но мне-то с вами каково?
Эта немота опять бросила в нее сомнение. Молчание длилось. Что значит это молчание? Какой приговор готовится ей от самого проницательного, снисходительного судьи в целом мире?
Все прочее безжалостно осудит ее, только один он мог быть ее адвокатом, его бы избрала она… он бы
все понял, взвесил и
лучше ее самой решил в ее пользу! А он молчит: ужели дело ее потеряно?..
— Вы бы
лучше с братцем переговорили, — повторяла она, — а то я одета-то не так…
все на кухне, нехорошо, как чужие увидят: осудят.
Потом нужно было закупить
все для уборки деревенского дома; наконец, он хотел приискать себе
хорошую экономку, вроде Агафьи Матвеевны, даже не отчаивался уговорить и ее продать дом и переселиться в деревню, на достойное ее поприще — сложного и обширного хозяйства.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да
все, знаете,
лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Городничий. Тем
лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой
весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части, а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это
все ничего. Я вам
лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Осип. Любит он, по рассмотрению, что как придется. Больше
всего любит, чтобы его приняли хорошо, угощение чтоб было
хорошее.
Право, на деревне
лучше: оно хоть нет публичности, да и заботности меньше; возьмешь себе бабу, да и лежи
весь век на полатях да ешь пироги.