— Не бойся, — сказал он, — ты, кажется, не располагаешь состареться никогда! Нет, это не то… в старости силы падают и перестают бороться с жизнью. Нет, твоя грусть, томление — если это только то, что я думаю, — скорее признак силы… Поиски живого, раздраженного ума порываются иногда за житейские
грани, не находят, конечно, ответов, и является грусть… временное недовольство жизнью… Это грусть души, вопрошающей жизнь о ее тайне… Может быть, и с тобой то же… Если это так — это не глупости.
Как таковая, она вплотную к нему примыкает; однако, чуждая его ограниченности, она есть неопределимая и непостижимая
грань между бытием-тварностью и сверхбытием, сущестью Божества — ни бытие, ни сверхбытие.
Этика творчества должна быть в известном смысле этикой хилиастической, обращенной к эону, который находится на
грани между временем и вечностью, между посюсторонним и потусторонним миром, в котором расплавляется затверделость нашего мира.
Но стрелять не смел: в приговоренных к казни, если не было настоящего бунта, никогда не стреляли. А Цыганок скрипел зубами, бранился и плевал — его человеческий мозг, поставленный на чудовищно острую
грань между жизнью и смертью, распадался на части, как комок сухой и выветрившейся глины.