Неточные совпадения
— Я думаю, архимандрит
не давал вам и понюхать горелки, — продолжал Тарас. — А признайтесь, сынки, крепко стегали вас березовыми и свежим вишняком по спине и по всему, что ни есть у козака? А
может, так как вы сделались уже слишком разумные, так,
может, и плетюганами пороли? Чай,
не только по субботам, а доставалось и в середу и в четверги?
Это был один из тех характеров, которые
могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто
не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Не было ремесла, которого бы
не знал козак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу и, в прибавку к тому, гулять напропалую, пить и бражничать, как только
может один русский, — все это было ему по плечу.
Кто знает,
может быть, при первой битве татарин срубит им головы и она
не будет знать, где лежат брошенные тела их, которые расклюет хищная подорожная птица; а за каждую каплю крови их она отдала бы себя всю.
—
Не имеем права. Если б
не клялись еще нашею верою, то,
может быть, и можно было бы; а теперь нет,
не можно.
— Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы,
может быть, и сами лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза
не видали, что такое война, тогда как молодому человеку, — и сами знаете, панове, — без войны
не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу
не бил бусурмена?
А во время отлучки и татарва
может напасть: они, турецкие собаки, в глаза
не кинутся и к хозяину на дом
не посмеют прийти, а сзади укусят за пяты, да и больно укусят.
Ни разу
не растерявшись и
не смутившись ни от какого случая, с хладнокровием, почти неестественным для двадцатидвухлетнего, он в один миг
мог вымерять всю опасность и все положение дела, тут же
мог найти средство, как уклониться от нее, но уклониться с тем, чтобы потом верней преодолеть ее.
— Неужели они, однако ж, совсем
не нашли, чем пробавить [Пробавить — поддержать.] жизнь? Если человеку приходит последняя крайность, тогда, делать нечего, он должен питаться тем, чем дотоле брезговал; он
может питаться теми тварями, которые запрещены законом, все
может тогда пойти в снедь.
— Да,
может быть, воевода и сдал бы, но вчера утром полковник, который в Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы
не отдавали города; что он идет на выручку с полком, да ожидает только другого полковника, чтоб идти обоим вместе. И теперь всякую минуту ждут их… Но вот мы пришли к дому.
— Нет, я
не в силах ничем возблагодарить тебя, великодушный рыцарь, — сказала она, и весь колебался серебряный звук ее голоса. — Один Бог
может возблагодарить тебя;
не мне, слабой женщине…
Но знаю, что,
может быть, несу глупые речи, и некстати, и нейдет все это сюда, что
не мне, проведшему жизнь в бурсе и на Запорожье, говорить так, как в обычае говорить там, где бывают короли, князья и все что ни есть лучшего в вельможном рыцарстве.
Мы
не годимся быть твоими рабами, только небесные ангелы
могут служить тебе.
Ни поста, ни другого христианского воздержанья
не было: как же
может статься, чтобы на безделье
не напился человек?
У ляха пустоголовая натура: брани
не вытерпит; и,
может быть, сегодня же все они выйдут из ворот.
Испуганный жид припустился тут же во все лопатки, как только
могли вынести его тонкие, сухие икры. Долго еще бежал он без оглядки между козацким табором и потом далеко по всему чистому полю, хотя Тарас вовсе
не гнался за ним, размыслив, что неразумно вымещать запальчивость на первом подвернувшемся.
Теперь припомнил он, что видел в прошлую ночь Андрия, проходившего по табору с какой-то женщиною, и поник седою головою, а все еще
не хотел верить, чтобы
могло случиться такое позорное дело и чтобы собственный сын его продал веру и душу.
—
Не печалься, друзьяка! — отозвался куренной атаман Бородатый. — В том нет вины твоей, что схватили тебя нагого. Беда
может быть со всяким человеком; но стыдно им, что выставили тебя на позор,
не прикрывши прилично наготы твоей.
В подобных случаях водилось у запорожцев гнаться в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их на дороге, потому что пленные как раз
могли очутиться на базарах Малой Азии, в Смирне, на Критском острове, и бог знает в каких местах
не показались бы чубатые запорожские головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого стояли они в шапках, потому что пришли
не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою.
— А,
не куды пошло! Пойду и я;
может, в чем-нибудь буду пригоден козачеству!
Но породниться родством по душе, а
не по крови,
может один только человек.
«Да, — подумал про себя Товкач, — заснул бы ты,
может быть, и навеки!» Но ничего
не сказал, погрозил пальцем и дал знак молчать.
— Я бы
не просил тебя. Я бы сам,
может быть, нашел дорогу в Варшаву; но меня
могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я
не горазд на выдумки. А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта проведете; вы знаете все штуки; вот для чего я пришел к тебе! Да и в Варшаве я бы сам собою ничего
не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!
В то время, когда происходило описываемое событие, на пограничных местах
не было еще никаких таможенных чиновников и объездчиков, этой страшной грозы предприимчивых людей, и потому всякий
мог везти, что ему вздумалось.
Тарас поглядел на этого Соломона, какого ещё
не было на свете, и получил некоторую надежду. Действительно, вид его
мог внушить некоторое доверие: верхняя губа у него была просто страшилище; толщина ее, без сомнения, увеличилась от посторонних причин. В бороде у этого Соломона было только пятнадцать волосков, и то на левой стороне. На лице у Соломона было столько знаков побоев, полученных за удальство, что он, без сомнения, давно потерял счет им и привык их считать за родимые пятна.
Множество старух, самых набожных, множество молодых девушек и женщин, самых трусливых, которым после всю ночь грезились окровавленные трупы, которые кричали спросонья так громко, как только
может крикнуть пьяный гусар,
не пропускали, однако же, случая полюбопытствовать.
— А вы, хлопцы! — продолжал он, оборотившись к своим, — кто из вас хочет умирать своею смертью —
не по запечьям и бабьим лежанкам,
не пьяными под забором у шинка, подобно всякой падали, а честной, козацкой смертью — всем на одной постеле, как жених с невестою? Или,
может быть, хотите воротиться домой, да оборотиться в недоверков, да возить на своих спинах польских ксендзов?
И пробились было уже козаки, и,
может быть, еще раз послужили бы им верно быстрые кони, как вдруг среди самого бегу остановился Тарас и вскрикнул: «Стой! выпала люлька с табаком;
не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!» И нагнулся старый атаман и стал отыскивать в траве свою люльку с табаком, неотлучную сопутницу на морях, и на суше, и в походах, и дома.