Неточные совпадения
— И всего только одну неделю быть им дома? — говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха мать. — И погулять им, бедным,
не удастся;
не удастся и дому родного
узнать, и мне
не удастся наглядеться на них!
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись
знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто
не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему
знать о числе их: «Кто их
знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Кто
знает, может быть, при первой битве татарин срубит им головы и она
не будет
знать, где лежат брошенные тела их, которые расклюет хищная подорожная птица; а за каждую каплю крови их она отдала бы себя всю.
Прекрасная полячка так испугалась, увидевши вдруг перед собою незнакомого человека, что
не могла произнесть ни одного слова; но когда приметила, что бурсак стоял, потупив глаза и
не смея от робости пошевелить рукою, когда
узнала в нем того же самого, который хлопнулся перед ее глазами на улице, смех вновь овладел ею.
Здесь были все бурсаки,
не вытерпевшие академических лоз и
не вынесшие из школы ни одной буквы; но вместе с ними здесь были и те, которые
знали, что такое Гораций, Цицерон и Римская республика.
Кошевой был умный и хитрый козак,
знал вдоль и поперек запорожцев и сначала сказал: «
Не можно клятвы преступить, никак
не можно».
— Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами лучше это
знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза
не видали, что такое война, тогда как молодому человеку, — и сами
знаете, панове, — без войны
не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу
не бил бусурмена?
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда
не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых
не было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. — Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем
не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу,
не наши! То совсем
не жиды: то черт
знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же.
Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
— Мы никогда еще, — продолжал длинный жид, —
не снюхивались с неприятелями. А католиков мы и
знать не хотим: пусть им черт приснится! Мы с запорожцами, как братья родные…
Андрий робко оглянулся на все стороны, чтобы
узнать,
не пробудил ли кого-нибудь из козаков сонный бред Остапа.
Не такою воображал он ее видеть: это была
не она,
не та, которую он
знал прежде; ничего
не было в ней похожего на ту, но вдвое прекраснее и чудеснее была она теперь, чем прежде.
Но
знаю, что, может быть, несу глупые речи, и некстати, и нейдет все это сюда, что
не мне, проведшему жизнь в бурсе и на Запорожье, говорить так, как в обычае говорить там, где бывают короли, князья и все что ни есть лучшего в вельможном рыцарстве.
—
Не обманывай, рыцарь, и себя и меня, — говорила она, качая тихо прекрасной головой своей, —
знаю и, к великому моему горю,
знаю слишком хорошо, что тебе нельзя любить меня; и
знаю я, какой долг и завет твой: тебя зовут отец, товарищи, отчизна, а мы — враги тебе.
— Как только услышал я на заре шум и козаки стали стрелять, я ухватил кафтан и,
не надевая его, побежал туда бегом; дорогою уже надел его в рукава, потому что хотел поскорей
узнать, отчего шум, отчего козаки на самой заре стали стрелять.
Остап, сняв шапку, всех поблагодарил козаков-товарищей за честь,
не стал отговариваться ни молодостью, ни молодым разумом,
зная, что время военное и
не до того теперь, а тут же повел их прямо на кучу и уж показал им всем, что недаром выбрали его в атаманы.
Только и успел объявить он, что случилось такое зло; но отчего оно случилось, курнули ли оставшиеся запорожцы, по козацкому обычаю, и пьяными отдались в плен, и как
узнали татары место, где был зарыт войсковой скарб, — того ничего
не сказал он.
В подобных случаях водилось у запорожцев гнаться в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их на дороге, потому что пленные как раз могли очутиться на базарах Малой Азии, в Смирне, на Критском острове, и бог
знает в каких местах
не показались бы чубатые запорожские головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого стояли они в шапках, потому что пришли
не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою.
— Много между нами есть старших и советом умнейших, но коли меня почтили, то мой совет:
не терять, товарищи, времени и гнаться за татарином. Ибо вы сами
знаете, что за человек татарин. Он
не станет с награбленным добром ожидать нашего прихода, а мигом размытарит его, так что и следов
не найдешь. Так мой совет: идти. Мы здесь уже погуляли. Ляхи
знают, что такое козаки; за веру, сколько было по силам, отмстили; корысти же с голодного города
не много. Итак, мой совет — идти.
Все козаки притихли, когда выступил он теперь перед собранием, ибо давно
не слышали от него никакого слова. Всякий хотел
знать, что скажет Бовдюг.
А козаки все до одного прощались,
зная, что много будет работы тем и другим; но
не повершили, однако ж, тотчас разлучиться, а повершили дождаться темной ночной поры, чтобы
не дать неприятелю увидеть убыль в козацком войске.
И когда все было сделано как нужно, сказал речь козакам,
не для того, чтобы ободрить и освежить их, —
знал, что и без того крепки они духом, — а просто самому хотелось высказать все, что было на сердце.
Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала
знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а
не католические недоверки.
Перенимают черт
знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим
не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке.
Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, или хотя и
не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на вечную радость старцам родителям, родившим их.
— Молчи ж! — прикрикнул сурово на него товарищ. — Чего тебе еще хочется
знать? Разве ты
не видишь, что весь изрублен? Уж две недели как мы с тобою скачем
не переводя духу и как ты в горячке и жару несешь и городишь чепуху. Вот в первый раз заснул покойно. Молчи ж, если
не хочешь нанести сам себе беду.
— Молчи ж, говорят тебе, чертова детина! — закричал Товкач сердито, как нянька, выведенная из терпенья, кричит неугомонному повесе-ребенку. — Что пользы
знать тебе, как выбрался? Довольно того, что выбрался. Нашлись люди, которые тебя
не выдали, — ну, и будет с тебя! Нам еще немало ночей скакать вместе. Ты думаешь, что пошел за простого козака? Нет, твою голову оценили в две тысячи червонных.
— Я бы
не просил тебя. Я бы сам, может быть, нашел дорогу в Варшаву; но меня могут как-нибудь
узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я
не горазд на выдумки. А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта проведете; вы
знаете все штуки; вот для чего я пришел к тебе! Да и в Варшаве я бы сам собою ничего
не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!
В минуту оделся он; вычернил усы, брови, надел на темя маленькую темную шапочку, — и никто бы из самых близких к нему козаков
не мог
узнать его. По виду ему казалось
не более тридцати пяти лет. Здоровый румянец играл на его щеках, и самые рубцы придавали ему что-то повелительное. Одежда, убранная золотом, очень шла к нему.
— Ступайте, ступайте к дьяволу! а
не то я сию минуту дам
знать, и вас тут… Уносите ноги, говорю я вам, скорее!
Но
не такие были козаки, чтобы поддаться на то:
знали они уже, что такое польская клятва.
— Прощайте, товарищи! — кричал он им сверху. — Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время,
узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и
не будет в мире силы, которая бы
не покорилась ему!..