Неточные совпадения
Это все дрянь, чем набивают
головы ваши; и академия, и все те книжки, буквари, и философия — все это ка зна що,я плевать
на все это!
Она все сидела в
головах милых сыновей своих, ни
на минуту не сводила с них глаз и не думала о сне.
Все три всадника ехали молчаливо. Старый Тарас думал о давнем: перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшие лета, о которых всегда плачет козак, желавший бы, чтобы вся жизнь его была молодость. Он думал о том, кого он встретит
на Сечи из своих прежних сотоварищей. Он вычислял, какие уже перемерли, какие живут еще. Слеза тихо круглилась
на его зенице, и поседевшая
голова его уныло понурилась.
Разница была только в том, что вместо сидения за указкой и пошлых толков учителя они производили набег
на пяти тысячах коней; вместо луга, где играют в мяч, у них были неохраняемые, беспечные границы, в виду которых татарин выказывал быструю свою
голову и неподвижно, сурово глядел турок в зеленой чалме своей.
Слова эти, произнесенные кем-то из толпы, пролетели молнией по всем
головам, и толпа ринулась
на предместье с желанием перерезать всех жидов.
Бешеную негу и упоенье он видел в битве: что-то пиршественное зрелось ему в те минуты, когда разгорится у человека
голова, в глазах все мелькает и мешается, летят
головы, с громом падают
на землю кони, а он несется, как пьяный, в свисте пуль в сабельном блеске, и наносит всем удары, и не слышит нанесенных.
— Неразумная
голова, — говорил ему Тарас. — Терпи, козак, — атаман будешь! Не тот еще добрый воин, кто не потерял духа в важном деле, а тот добрый воин, кто и
на безделье не соскучит, кто все вытерпит, и хоть ты ему что хочь, а он все-таки поставит
на своем.
Наконец и сам подошел он к одному из возов, взлез
на него и лег
на спину, подложивши себе под
голову сложенные назад руки; но не мог заснуть и долго глядел
на небо.
Он прямо подошел к отцовскому возу, но
на возу уже его не было: Остап взял его себе под
головы и, растянувшись возле
на земле, храпел
на все поле.
Андрий схватил мешок одной рукой и дернул его вдруг так, что
голова Остапа упала
на землю, а он сам вскочил впросонках и, сидя с закрытыми глазами, закричал что было мочи: «Держите, держите чертова ляха! да ловите коня, коня ловите!» — «Замолчи, я тебя убью!» — закричал в испуге Андрий, замахнувшись
на него мешком.
Одна чубатая
голова, точно, приподнялась в ближнем курене и, поведя очами, скоро опустилась опять
на землю.
— С тобою баба! Ей, отдеру тебя, вставши,
на все бока! Не доведут тебя бабы к добру! — Сказавши это, он оперся
головою на локоть и стал пристально рассматривать закутанную в покрывало татарку.
Андрий стоял ни жив ни мертв, не имея духа взглянуть в лицо отцу. И потом, когда поднял глаза и посмотрел
на него, увидел, что уже старый Бульба спал, положив
голову на ладонь.
Несколько женщин, похожих
на привидения, стояли
на коленях, опершись и совершенно положив изнеможенные
головы на спинки стоявших перед ними стульев и темных деревянных лавок; несколько мужчин, прислонясь у колонн и пилястр,
на которых возлегали боковые своды, печально стояли тоже
на коленях.
У ворот одного дома сидела старуха, и нельзя сказать, заснула ли она, умерла или просто позабылась: по крайней мере, она уже не слышала и не видела ничего и, опустив
голову на грудь, сидела недвижимо
на одном и том же месте.
Внизу лестницы сидело по одному часовому, которые картинно и симметрически держались одной рукой за стоявшие около них алебарды, а другою подпирали наклоненные свои
головы, и, казалось, таким образом, более походили
на изваяния, чем
на живые существа.
На верху лестницы они нашли богато убранного, всего с ног до
головы вооруженного воина, державшего в руке молитвенник.
И глаза ее вдруг наполнились слезами; быстро она схватила платок, шитый шелками, набросила себе
на лицо его, и он в минуту стал весь влажен; и долго сидела, забросив назад свою прекрасную
голову, сжав белоснежными зубами свою прекрасную нижнюю губу, — как бы внезапно почувствовав какое укушение ядовитого гада, — и не снимая с лица платка, чтобы он не видел ее сокрушительной грусти.
Он слышал только, как чудные уста обдавали его благовонной теплотой своего дыханья, как слезы ее текли ручьями к нему
на лицо и спустившиеся все с
головы пахучие ее волосы опутали его всего своим темным и блистающим шелком.
— Как же можно, чтобы я врал? Дурак я разве, чтобы врал?
На свою бы
голову я врал? Разве я не знаю, что жида повесят, как собаку, коли он соврет перед паном?
Следом за ними выехал и Демид Попович, коренастый козак, уже давно маячивший
на Сечи, бывший под Адрианополем и много натерпевшийся
на веку своем: горел в огне и прибежал
на Сечь с обсмаленною, почерневшею
головою и выгоревшими усами.
И вывели
на вал скрученных веревками запорожцев. Впереди их был куренной атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, — так, как схватили его хмельного. И потупил в землю
голову атаман, стыдясь наготы своей перед своими же козаками и того, что попал в плен, как собака, сонный. В одну ночь поседела крепкая
голова его.
В подобных случаях водилось у запорожцев гнаться в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их
на дороге, потому что пленные как раз могли очутиться
на базарах Малой Азии, в Смирне,
на Критском острове, и бог знает в каких местах не показались бы чубатые запорожские
головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого стояли они в шапках, потому что пришли не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою.
Долго еще оставшиеся товарищи махали им издали руками, хотя не было ничего видно. А когда сошли и воротились по своим местам, когда увидели при высветивших ясно звездах, что половины телег уже не было
на месте, что многих, многих нет, невесело стало у всякого
на сердце, и все задумались против воли, утупивши в землю гульливые свои
головы.
Тарас видел, как смутны стали козацкие ряды и как уныние, неприличное храброму, стало тихо обнимать козацкие
головы, но молчал: он хотел дать время всему, чтобы пообыклись они и к унынью, наведенному прощаньем с товарищами, а между тем в тишине готовился разом и вдруг разбудить их всех, гикнувши по-казацки, чтобы вновь и с большею силой, чем прежде, воротилась бодрость каждому в душу,
на что способна одна только славянская порода — широкая, могучая порода перед другими, что море перед мелководными реками.
Страшно завизжав по воздуху, перелетели они через
головы всего табора и углубились далеко в землю, взорвав и взметнув высоко
на воздух черную землю.
Не вытерпел атаман Мосий Шило, истоптал ногами святой закон, скверною чалмой обвил грешную
голову, вошел в доверенность к паше, стал ключником
на корабле и старшим над всеми невольниками.
Но не поглядел
на то Шило, а замахнулся всей жилистой рукою (тяжела была коренастая рука) и оглушил его внезапно по
голове.
Завидев то с бокового куреня, Степан Гуска пустился ему навпереймы, с арканом в руке, всю пригнувши
голову к лошадиной шее, и, улучивши время, с одного раза накинул аркан ему
на шею.
Тихо склонился он
на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги, поскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею: все разлилось
на землю вино, и схватил себя за
голову прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы если приведет Бог
на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился человек…
Как хлебный колос, подрезанный серпом, как молодой барашек, почуявший под сердцем смертельное железо, повис он
головой и повалился
на траву, не сказавши ни одного слова.
А
на Остапа уже наскочило вдруг шестеро; но не в добрый час, видно, наскочило: с одного полетела
голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьем в ребро третьего; четвертый был поотважней, уклонился
головой от пули, и попала в конскую грудь горячая пуля, — вздыбился бешеный конь, грянулся о землю и задавил под собою всадника.
На миг смешанно сверкнули пред ним
головы, копья, дым, блески огня, сучья с древесными листьями, мелькнувшие ему в самые очи.
И те, которые отправились с кошевым в угон за татарами, и тех уже не было давно: все положили
головы, все сгибли — кто положив
на самом бою честную
голову, кто от безводья и бесхлебья среди крымских солончаков, кто в плену пропал, не вынесши позора; и самого прежнего кошевого уже давно не было
на свете, и никого из старых товарищей; и уже давно поросла травою когда-то кипевшая козацкая сила.
Сурово и равнодушно глядел он
на все, и
на неподвижном лице его выступала неугасимая горесть, и, тихо понурив
голову, говорил он: «Сын мой!
Двести челнов спущены были в Днепр, и Малая Азия видела их, с бритыми
головами и длинными чубами, предававшими мечу и огню цветущие берега ее; видела чалмы своих магометанских обитателей раскиданными, подобно ее бесчисленным цветам,
на смоченных кровию полях и плававшими у берегов.
— О, любезный пан! — сказал Янкель, — теперь совсем не можно! Ей-богу, не можно! Такой нехороший народ, что ему надо
на самую
голову наплевать. Вот и Мардохай скажет. Мардохай делал такое, какого еще не делал ни один человек
на свете; но Бог не захотел, чтобы так было. Три тысячи войска стоят, и завтра их всех будут казнить.
Они мало обратили внимания
на пришедших и поворотили
головы только тогда, когда Янкель сказал...
— А я, ей-богу, думал, что это сам воевода. Ай, ай, ай!.. — при этом жид покрутил
головою и расставил пальцы. — Ай, какой важный вид! Ей-богу, полковник, совсем полковник! Вот еще бы только
на палец прибавить, то и полковник! Нужно бы пана посадить
на жеребца, такого скорого, как муха, да и пусть муштрует полки!
Они шли с открытыми
головами, с длинными чубами; бороды у них были отпущены. Они шли не боязливо, не угрюмо, но с какою-то тихою горделивостию; их платья из дорогого сукна износились и болтались
на них ветхими лоскутьями; они не глядели и не кланялись народу. Впереди всех шел Остап.
Смутны стояли гетьман и полковники, задумалися все и молчали долго, как будто теснимые каким-то тяжелым предвестием. Недаром провещал Тарас: так все и сбылось, как он провещал. Немного времени спустя, после вероломного поступка под Каневом, вздернута была
голова гетьмана
на кол вместе со многими из первейших сановников.
На этот раз ветер дунул с другой стороны, и все слова были услышаны козаками. Но за такой совет достался ему тут же удар обухом по
голове, который переворотил все в глазах его.