— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества человека
хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
Неточные совпадения
Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как есть, в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать,
хоть даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили люди.
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль
хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
Везде,
где бы ни было в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плеснеющих низменных рядов ее или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших, везде
хоть раз встретится на пути человеку явленье, не похожее на все то, что случалось ему видеть дотоле, которое
хоть раз пробудит в нем чувство, не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь.
Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши голову, и
хоть бы что-нибудь похожее на выражение показалось на лице его. Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там,
где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности.
А вы что, мои голубчики? — продолжал он, переводя глаза на бумажку,
где были помечены беглые души Плюшкина, — вы
хоть и в живых еще, а что в вас толку! то же, что и мертвые, и где-то носят вас теперь ваши быстрые ноги?
И пишет суд: препроводить тебя из Царевококшайска в тюрьму такого-то города, а тот суд пишет опять: препроводить тебя в какой-нибудь Весьегонск, и ты переезжаешь себе из тюрьмы в тюрьму и говоришь, осматривая новое обиталище: „Нет, вот весьегонская тюрьма будет почище: там
хоть и в бабки, так есть место, да и общества больше!“ Абакум Фыров! ты, брат, что?
где, в каких местах шатаешься?
Неточные совпадения
— Благодарим, — отвечал старик, взял стакан, но отказался от сахара, указав на оставшийся обгрызенный им комок. —
Где же с работниками вести дело? — сказал он. — Раззор один. Вот
хоть бы Свияжсков. Мы знаем, какая земля — мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!
«Мне нужно переговорить с вами о важном и грустном деле. Там мы условимся,
где. Лучше всего у меня,
где я велю приготовить ваш чай. Необходимо. Он налагает крест, но Он дает и силы», прибавила она, чтобы
хоть немного приготовить его.
И точно, такую панораму вряд ли
где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но
хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
— Я тут еще беды не вижу. // «Да скука, вот беда, мой друг». // — Я модный свет ваш ненавижу; // Милее мне домашний круг, //
Где я могу… — «Опять эклога! // Да полно, милый, ради Бога. // Ну что ж? ты едешь: очень жаль. // Ах, слушай, Ленский; да нельзя ль // Увидеть мне Филлиду эту, // Предмет и мыслей, и пера, // И слез, и рифм et cetera?.. // Представь меня». — «Ты шутишь». — «Нету». // — Я рад. — «Когда же?» —
Хоть сейчас // Они с охотой примут нас.
Милостивый государь, милостивый государь, ведь надобно же, чтоб у всякого человека было
хоть одно такое место,
где бы и его пожалели!