Неточные совпадения
У подошвы этого возвышения, и частию по
самому скату, темнели вдоль и поперек серенькие бревенчатые избы, которые герой наш, неизвестно по каким причинам, в
ту же минуту принялся считать и насчитал более двухсот; нигде между ними растущего деревца или какой-нибудь зелени; везде глядело только одно бревно.
Солнце сквозь окно блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на стенах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы усесться на
самый глаз,
ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках в
самый нос, что заставило его крепко чихнуть, — обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения.
Но зачем
же среди недумающих, веселых, беспечных минут
сама собою вдруг пронесется иная чудная струя: еще смех не успел совершенно сбежать с лица, а уже стал другим среди
тех же людей, и уже другим светом осветилось лицо…
Если
же этого не случится,
то все-таки что-нибудь да будет такое, чего с другим никак не будет: или нарежется в буфете таким образом, что только смеется, или проврется
самым жестоким образом, так что наконец
самому сделается совестно.
Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в
тот же день спускалось оно все другому, счастливейшему игроку, иногда даже прибавлялась собственная трубка с кисетом и мундштуком, а в другой раз и вся четверня со всем: с коляской и кучером, так что
сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем.
— Да шашку-то, — сказал Чичиков и в
то же время увидел почти перед
самым носом своим и другую, которая, как казалось, пробиралась в дамки; откуда она взялась, это один только Бог знал. — Нет, — сказал Чичиков, вставши из-за стола, — с тобой нет никакой возможности играть! Этак не ходят, по три шашки вдруг.
Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой
же самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на
того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь.
Хозяин, казалось,
сам чувствовал за собою этот грех и
тот же час спросил: «Не побеспокоил ли я вас?» Но Чичиков поблагодарил, сказав, что еще не произошло никакого беспокойства.
Чичиков открыл рот, с
тем чтобы заметить, что Михеева, однако
же, давно нет на свете; но Собакевич вошел, как говорится, в
самую силу речи, откуда взялась рысь и дар слова...
А между
тем в хозяйстве доход собирался по-прежнему: столько
же оброку должен был принесть мужик, таким
же приносом орехов обложена была всякая баба; столько
же поставов холста должна была наткать ткачиха, — все это сваливалось в кладовые, и все становилось гниль и прореха, и
сам он обратился наконец в какую-то прореху на человечестве.
— Как
же, а я приказал самовар. Я, признаться сказать, не охотник до чаю: напиток дорогой, да и цена на сахар поднялась немилосердная. Прошка! не нужно самовара! Сухарь отнеси Мавре, слышишь: пусть его положит на
то же место, или нет, подай его сюда, я ужо снесу его
сам. Прощайте, батюшка, да благословит вас Бог, а письмо-то председателю вы отдайте. Да! пусть прочтет, он мой старый знакомый. Как
же! были с ним однокорытниками!
— Да я их отпирал, — сказал Петрушка, да и соврал. Впрочем, барин и
сам знал, что он соврал, но уж не хотел ничего возражать. После сделанной поездки он чувствовал сильную усталость. Потребовавши
самый легкий ужин, состоявший только в поросенке, он
тот же час разделся и, забравшись под одеяло, заснул сильно, крепко, заснул чудным образом, как спят одни только
те счастливцы, которые не ведают ни геморроя, ни блох, ни слишком сильных умственных способностей.
На дороге ли ты отдал душу Богу, или уходили тебя твои
же приятели за какую-нибудь толстую и краснощекую солдатку, или пригляделись лесному бродяге ременные твои рукавицы и тройка приземистых, но крепких коньков, или, может, и
сам, лежа на полатях, думал, думал, да ни с
того ни с другого заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь, и поминай как звали.
Не успел он выйти на улицу, размышляя об всем этом и в
то же время таща на плечах медведя, крытого коричневым сукном, как на
самом повороте в переулок столкнулся тоже с господином в медведях, крытых коричневым сукном, и в теплом картузе с ушами.
Селифан лег и
сам на
той же кровати, поместив голову у Петрушки на брюхе и позабыв о
том, что ему следовало спать вовсе не здесь, а, может быть, в людской, если не в конюшне близ лошадей.
Если
же между ими и происходило какое-нибудь
то, что называют другое-третье,
то оно происходило втайне, так что не было подаваемо никакого вида, что происходило; сохранялось все достоинство, и
самый муж так был приготовлен, что если и видел другое-третье или слышал о нем,
то отвечал коротко и благоразумно пословицею: «Кому какое дело, что кума с кумом сидела».
В анониме было так много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и в другой и в третий раз письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была писавшая!» Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все думал об этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал: «А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом,
само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено в шкатулку, в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся в
том же положении и на
том же месте.
Он сделал даже
самому себе множество приятных сюрпризов, подмигнул бровью и губами и сделал кое-что даже языком; словом, мало ли чего не делаешь, оставшись один, чувствуя притом, что хорош, да к
тому же будучи уверен, что никто не заглядывает в щелку.
Одна очень любезная дама, — которая приехала вовсе не с
тем чтобы танцевать, по причине приключившегося, как
сама выразилась, небольшого инкомодите [Инкомодитé (от фр. l’incommоdité) — здесь: нездоровье.] в виде горошинки на правой ноге, вследствие чего должна была даже надеть плисовые сапоги, — не вытерпела, однако
же, и сделала несколько кругов в плисовых сапогах, для
того именно, чтобы почтмейстерша не забрала в
самом деле слишком много себе в голову.
Как они делают, бог их ведает: кажется, и не очень мудреные вещи говорят, а девица
то и дело качается на стуле от смеха; статский
же советник бог знает что расскажет: или поведет речь о
том, что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если
же скажет что-нибудь смешное,
то сам несравненно больше смеется, чем
та, которая его слушает.
Ноздрев был так оттолкнут с своими безе, что чуть не полетел на землю: от него все отступились и не слушали больше; но все
же слова его о покупке мертвых душ были произнесены во всю глотку и сопровождены таким громким смехом, что привлекли внимание даже
тех, которые находились в
самых дальних углах комнаты.
Что Ноздрев лгун отъявленный, это было известно всем, и вовсе не было в диковинку слышать от него решительную бессмыслицу; но смертный, право, трудно даже понять, как устроен этот смертный: как бы ни была пошла новость, но лишь бы она была новость, он непременно сообщит ее другому смертному, хотя бы именно для
того только, чтобы сказать: «Посмотрите, какую ложь распустили!» — а другой смертный с удовольствием преклонит ухо, хотя после скажет
сам: «Да это совершенно пошлая ложь, не стоящая никакого внимания!» — и вслед за
тем сей
же час отправится искать третьего смертного, чтобы, рассказавши ему, после вместе с ним воскликнуть с благородным негодованием: «Какая пошлая ложь!» И это непременно обойдет весь город, и все смертные, сколько их ни есть, наговорятся непременно досыта и потом признают, что это не стоит внимания и не достойно, чтобы о нем говорить.
— Ну, слушайте
же, что такое эти мертвые души, — сказала дама приятная во всех отношениях, и гостья при таких словах вся обратилась в слух: ушки ее вытянулись
сами собою, она приподнялась, почти не сидя и не держась на диване, и, несмотря на
то что была отчасти тяжеловата, сделалась вдруг тонее, стала похожа на легкий пух, который вот так и полетит на воздух от дуновенья.
Дело ходило по судам и поступило наконец в палату, где было сначала наедине рассуждено в таком смысле: так как неизвестно, кто из крестьян именно участвовал, а всех их много, Дробяжкин
же человек мертвый, стало быть, ему немного в
том проку, если бы даже он и выиграл дело, а мужики были еще живы, стало быть, для них весьма важно решение в их пользу;
то вследствие
того решено было так: что заседатель Дробяжкин был
сам причиною, оказывая несправедливые притеснения мужикам Вшивой-спеси и Задирайлова-тож, а умер-де он, возвращаясь в санях, от апоплексического удара.
Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако ж все, как поразмыслили каждый с своей стороны, как припомнили, что они еще не знают, кто таков на
самом деле есть Чичиков, что он
сам весьма неясно отзывался насчет собственного лица, говорил, правда, что потерпел по службе за правду, да ведь все это как-то неясно, и когда вспомнили при этом, что он даже выразился, будто имел много неприятелей, покушавшихся на жизнь его,
то задумались еще более: стало быть, жизнь его была в опасности, стало быть, его преследовали, стало быть, он ведь сделал
же что-нибудь такое… да кто
же он в
самом деле такой?
Конечно, нельзя думать, чтобы он мог делать фальшивые бумажки, а
тем более быть разбойником: наружность благонамеренна; но при всем
том, кто
же бы, однако ж, он был такой на
самом деле?
Наконец и бричка была заложена, и два горячие калача, только что купленные, положены туда, и Селифан уже засунул кое-что для себя в карман, бывший у кучерских козел, и
сам герой наконец, при взмахивании картузом полового, стоявшего в
том же демикотоновом сюртуке, при трактирных и чужих лакеях и кучерах, собравшихся позевать, как выезжает чужой барин, и при всяких других обстоятельствах, сопровождающих выезд, сел в экипаж, — и бричка, в которой ездят холостяки, которая так долго застоялась в городе и так, может быть, надоела читателю, наконец выехала из ворот гостиницы.
Самая полнота и средние лета Чичикова много повредят ему: полноты ни в каком случае не простят герою, и весьма многие дамы, отворотившись, скажут: «Фи, такой гадкий!» Увы! все это известно автору, и при всем
том он не может взять в герои добродетельного человека, но… может быть, в сей
же самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения.
Что
же касается до обысков,
то здесь, как выражались даже
сами товарищи, у него просто было собачье чутье: нельзя было не изумиться, видя, как у него доставало столько терпения, чтобы ощупать всякую пуговку, и все это производилось с убийственным хладнокровием, вежливым до невероятности.
И, может быть, в сем
же самом Чичикове страсть, его влекущая, уже не от него, и в холодном его существовании заключено
то, что потом повергнет в прах и на колени человека пред мудростью небес.
А между
тем в существе своем Андрей Иванович был не
то доброе, не
то дурное существо, а просто — коптитель неба. Так как уже немало есть на белом свете людей, коптящих небо,
то почему
же и Тентетникову не коптить его? Впрочем, вот в немногих словах весь журнал его дня, и пусть из него судит читатель
сам, какой у него был характер.
Александр Петрович делал с ними всякие опыты и пробы, наносил им <
то>
сам чувствительные оскорбления,
то посредством их
же товарищей, но, проникнувши это, они становились еще осторожней.
Иные из них читали роман, засунув его в большие листы разбираемого дела, как бы занимались они
самым делом, и в
то же время вздрагивая при всяком появленье начальника.
Сам же он во всю жизнь свою не ходил по другой улице, кроме
той, которая вела к месту его службы, где не было никаких публичных красивых зданий; не замечал никого из встречных, был ли он генерал или князь; в глаза не знал прихотей, какие дразнят в столицах людей, падких на невоздержанье, и даже отроду не был в театре.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и
ту же реку, оставляя ее
то вправо,
то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой
же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до
самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Употреблю все, чтобы помочь вам сделаться
тем, чем вы должны быть, чем вам назначила быть ваша добрая, внутри вас
же самих заключенная природа ваша, чтобы не даром была любовь ваша ко мне, чтобы я, точно, был кормилец ваш!»
Когда она говорила, у ней, казалось, все стремилось вослед за мыслью: выраженье лица, выраженье разговора, движенье рук,
самые складки платья как бы стремились в
ту же сторону, и казалось, как бы она
сама вот улетит вослед за собственными ее словами.
А иногда
же, все позабывши, перо чертило
само собой, без ведома хозяина, маленькую головку с тонкими, острыми чертами, с приподнятой легкой прядью волос, упадавшей из-под гребня длинными тонкими кудрями, молодыми обнаженными руками, как бы летевшую, — и в изумленье видел хозяин, как выходил портрет
той, с которой портрета не мог бы написать никакой живописец.
У всякого стойло, хотя и отгороженное, но через перегородки можно было видеть и других лошадей, так что, если бы пришла кому-нибудь из них, даже
самому дальнему, фантазия вдруг заржать,
то можно было ему ответствовать
тем же тот же час.
— Он к
тому не допустит, он
сам приедет, — сказал Чичиков, и в
то же время подумал в себе: «Генералы пришлись, однако
же, кстати; между
тем ведь язык совершенно взболтнул сдуру».
«Что ж? почему ж не проездиться? — думал между
тем Платонов. — Авось-либо будет повеселее. Дома
же мне делать нечего, хозяйство и без
того на руках у брата; стало быть, расстройства никакого. Почему ж, в
самом деле, не проездиться?»
Родственники, конечно, родственниками, но отчасти, так сказать, и для
самого себя; потому что, точно, не говоря уже о пользе, которая может быть в геморроидальном отношенье, одно уже
то, чтоб увидать свет, коловращенье людей… кто что ни говори, есть, так сказать, живая книга,
та же наука.
— Не я-с, Петр Петрович, наложу-с <на> вас, а так как вы хотели бы послужить, как говорите
сами, так вот богоугодное дело. Строится в одном месте церковь доброхотным дательством благочестивых людей. Денег нестает, нужен сбор. Наденьте простую сибирку… ведь вы теперь простой человек, разорившийся дворянин и
тот же нищий: что ж тут чиниться? — да с книгой в руках, на простой тележке и отправляйтесь по городам и деревням. От архиерея вы получите благословенье и шнурованную книгу, да и с Богом.
Он избегал всяких встреч и зашел потихоньку только к
тому купцу, у которого купил сукна наваринского пламени с дымом, взял вновь четыре аршина на фрак и на штаны и отправился
сам к
тому же портному.