Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто
не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя на даче избу в русском вкусе.
Она
не умела лгать: предположить что-нибудь — это другое дело, но и то в таком случае, когда предположение основывалось на внутреннем убеждении; если ж было почувствовано внутреннее убеждение, тогда умела она постоять за себя, и попробовал бы какой-нибудь дока-адвокат, славящийся даром побеждать чужие мнения, попробовал бы он состязаться здесь, — увидел бы он, что значит внутреннее убеждение.
— Ну нет, в силах! У тетушки натура крепковата. Это старушка — кремень, Платон Михайлыч! Да к тому ж есть и без меня угодники, которые около нее увиваются. Там есть один, который метит в губернаторы, приплелся ей в родню… бог с ним! может быть, и успеет! Бог с ними со всеми! Я подъезжать и прежде
не умел, а теперь и подавно: спина уж не гнется.
Перегиб такой, как у камергера или у такого господина, который так чешет по-французски, что перед ним сам француз ничего, который, даже и рассердясь, не срамит себя непристойно русским словом, даже и выбраниться
не умеет на русском языке, а распечет французским диалектом.
Неточные совпадения
О чем бы разговор ни был, он всегда
умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре — и в бильярдной игре
не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком.
Но приятная дама ничего
не нашлась сказать. Она
умела только тревожиться, но чтобы составить какое-нибудь сметливое предположение, для этого никак ее
не ставало, и оттого, более нежели всякая другая, она имела потребность в нежной дружбе и советах.
С раннего утра до позднего вечера,
не уставая ни душевными, ни телесными силами, писал он, погрязнув весь в канцелярские бумаги,
не ходил домой, спал в канцелярских комнатах на столах, обедал подчас с сторожами и при всем том
умел сохранить опрятность, порядочно одеться, сообщить лицу приятное выражение и даже что-то благородное в движениях.
Тут только долговременный пост наконец был смягчен, и оказалось, что он всегда
не был чужд разных наслаждений, от которых
умел удержаться в лета пылкой молодости, когда ни один человек совершенно
не властен над собою.
Не того ума, который
умеет подтрунить над дураком и посмеяться, но умеющего вынесть всякое оскорбление, спустить дураку — и
не раздражиться.
Он слушал горячившихся на кафедре профессоров, а вспоминал прежнего наставника, который,
не горячась,
умел говорить понятно.
— К заслугам вашего превосходительства.
Не находит слов. Говорит: «Если бы я только мог чему-нибудь… потому что, точно, говорит,
умею ценить мужей, спасавших отечество», — говорит.
— Мудрости, почтеннейший, мудрости! мудрости управлять хозяйством, подобно вам; подобно вам
уметь извлекать доходы верные; приобресть, подобно вам, имущество
не мечтательное, а существенное, и тем исполнить долг гражданина, заслужить уваженье соотечественников.
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно было бороться с невежеством русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор>
не мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника
умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
Если бы хоть кто-нибудь из тех людей, которые любят добро, да употребили бы столько усилий для него, как вы для добыванья своей копейки!.. да
умели бы так пожертвовать для добра и собственным самолюбием, и честолюбием,
не жалея себя, как вы
не жалели для добыванья своей копейки!..
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что
не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Стародум. Надлежало образумиться.
Не умел я остеречься от первых движений раздраженного моего любочестия. Горячность не допустила меня тогда рассудить, что прямо любочестивый человек ревнует к делам, а не к чинам; что чины нередко выпрашиваются, а истинное почтение необходимо заслуживается; что гораздо честнее быть без вины обойдену, нежели без заслуг пожаловану.
Неточные совпадения
У каждого крестьянина // Душа что туча черная — // Гневна, грозна, — и надо бы // Громам греметь оттудова, // Кровавым лить дождям, // А все вином кончается. // Пошла по жилам чарочка — // И рассмеялась добрая // Крестьянская душа! //
Не горевать тут надобно, // Гляди кругом — возрадуйся! // Ай парни, ай молодушки, //
Умеют погулять! // Повымахали косточки, // Повымотали душеньку, // А удаль молодецкую // Про случай сберегли!..
С этой минуты исчез старый Евсеич, как будто его на свете
не было, исчез без остатка, как
умеют исчезать только «старатели» русской земли.
Осматривание достопримечательностей,
не говоря о том, что всё уже было видено,
не имело для него, как для Русского и умного человека, той необъяснимой значительности, которую
умеют приписывать этому делу Англичане.