Неточные совпадения
Эти, напротив того, косились и пятились от
дам и посматривали только по сторонам,
не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста.
Что думал он в то время, когда молчал, — может быть, он говорил про себя: «И ты, однако ж, хорош,
не надоело тебе сорок раз повторять одно и то же», — Бог ведает, трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в то время, когда барин ему
дает наставление.
Когда приходил к нему мужик и, почесавши рукою затылок, говорил: «Барин, позволь отлучиться на работу, пó
дать заработать», — «Ступай», — говорил он, куря трубку, и ему даже в голову
не приходило, что мужик шел пьянствовать.
Не мешает сделать еще замечание, что Манилова… но, признаюсь, о
дамах я очень боюсь говорить, да притом мне пора возвратиться к нашим героям, которые стояли уже несколько минут перед дверями гостиной, взаимно упрашивая друг друга пройти вперед.
Чичиков, точно, увидел
даму, которую он совершенно было
не приметил, раскланиваясь в дверях с Маниловым.
— Очень обходительный и приятный человек, — продолжал Чичиков, — и какой искусник! я даже никак
не мог предполагать этого. Как хорошо вышивает разные домашние узоры! Он мне показывал своей работы кошелек: редкая
дама может так искусно вышить.
Между тем Чичиков стал примечать, что бричка качалась на все стороны и наделяла его пресильными толчками; это
дало ему почувствовать, что они своротили с дороги и, вероятно, тащились по взбороненному полю. Селифан, казалось, сам смекнул, но
не говорил ни слова.
— Да кто же говорит, что они живые? Потому-то и в убыток вам, что мертвые: вы за них платите, а теперь я вас избавлю от хлопот и платежа. Понимаете? Да
не только избавлю, да еще сверх того
дам вам пятнадцать рублей. Ну, теперь ясно?
— Вы, матушка, — сказал он, — или
не хотите понимать слов моих, или так нарочно говорите, лишь бы что-нибудь говорить… Я вам
даю деньги: пятнадцать рублей ассигнациями. Понимаете ли? Ведь это деньги. Вы их
не сыщете на улице. Ну, признайтесь, почем продали мед?
— Пожалуй, я тебе
дам девчонку; она у меня знает дорогу, только ты смотри!
не завези ее, у меня уже одну завезли купцы.
Герой наш, по обыкновению, сейчас вступил с нею в разговор и расспросил, сама ли она держит трактир, или есть хозяин, и сколько
дает доходу трактир, и с ними ли живут сыновья, и что старший сын холостой или женатый человек, и какую взял жену, с большим ли приданым или нет, и доволен ли был тесть, и
не сердился ли, что мало подарков получил на свадьбе, — словом,
не пропустил ничего.
— Ну, послушай, чтоб доказать тебе, что я вовсе
не какой-нибудь скалдырник, [Скалдырник — скряга.] я
не возьму за них ничего. Купи у меня жеребца, я тебе
дам их в придачу.
— Когда ты
не хочешь на деньги, так вот что, слушай: я тебе
дам шарманку и все, сколько ни есть у меня, мертвые души, а ты мне
дай свою бричку и триста рублей придачи.
— Да ведь это
не в банк; тут никакого
не может быть счастья или фальши: все ведь от искусства; я даже тебя предваряю, что я совсем
не умею играть, разве что-нибудь мне
дашь вперед.
Все,
не исключая и самого кучера, опомнились и очнулись только тогда, когда на них наскакала коляска с шестериком коней и почти над головами их раздалися крик сидевших в коляске
дам, брань и угрозы чужого кучера: «Ах ты мошенник эдакой; ведь я тебе кричал в голос: сворачивай, ворона, направо!
Гость и хозяин
не успели помолчать двух минут, как дверь в гостиной отворилась и вошла хозяйка,
дама весьма высокая, в чепце с лентами, перекрашенными домашнею краскою.
— Но позвольте: зачем вы их называете ревизскими, ведь души-то самые давно уже умерли, остался один неосязаемый чувствами звук. Впрочем, чтобы
не входить в дальнейшие разговоры по этой части, по полтора рубли, извольте,
дам, а больше
не могу.
— Нет, больше двух рублей я
не могу
дать, — сказал Чичиков.
— Эк, право, затвердила сорока Якова одно про всякого, как говорит пословица; как наладили на два, так
не хотите с них и съехать. Вы
давайте настоящую цену!
—
Не знаю, как вам
дать, я
не взял с собою денег. Да, вот десять рублей есть.
Словом, все было хорошо, как
не выдумать ни природе, ни искусству, но как бывает только тогда, когда они соединятся вместе, когда по нагроможденному, часто без толку, труду человека пройдет окончательным резцом своим природа, облегчит тяжелые массы, уничтожит грубоощутительную правильность и нищенские прорехи, сквозь которые проглядывает нескрытый, нагой план, и
даст чудную теплоту всему, что создалось в хладе размеренной чистоты и опрятности.
Одинокая жизнь
дала сытную пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод и чем более пожирает, тем становится ненасытнее; человеческие чувства, которые и без того
не были в нем глубоки, мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь утрачивалось в этой изношенной развалине.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он
не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит,
дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
Фонари еще
не зажигались, кое-где только начинались освещаться окна домов, а в переулках и закоулках происходили сцены и разговоры, неразлучные с этим временем во всех городах, где много солдат, извозчиков, работников и особенного рода существ, в виде
дам в красных шалях и башмаках без чулок, которые, как летучие мыши, шныряют по перекресткам.
Давал он тебе пашпорт?“ — „Нет,
не получал я от него пашпорта“.
Он спешил
не потому, что боялся опоздать, — опоздать он
не боялся, ибо председатель был человек знакомый и мог продлить и укоротить по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно было прекратить брань любезных ему героев или
дать им средство додраться, но он сам в себе чувствовал желание скорее как можно привести дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что души
не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее с плеч.
— Идите к Ивану Григорьевичу, — сказал Иван Антонович голосом несколько поласковее, — пусть он
даст приказ, кому следует, а за нами дело
не постоит.
Чичиков, вынув из кармана бумажку, положил ее перед Иваном Антоновичем, которую тот совершенно
не заметил и накрыл тотчас ее книгою. Чичиков хотел было указать ему ее, но Иван Антонович движением головы
дал знать, что
не нужно показывать.
— Да будто один Михеев! А Пробка Степан, плотник, Милушкин, кирпичник, Телятников Максим, сапожник, — ведь все пошли, всех продал! — А когда председатель спросил, зачем же они пошли, будучи людьми необходимыми для дому и мастеровыми, Собакевич отвечал, махнувши рукой: — А! так просто, нашла дурь:
дай, говорю, продам, да и продал сдуру! — Засим он повесил голову так, как будто сам раскаивался в этом деле, и прибавил: — Вот и седой человек, а до сих пор
не набрался ума.
Нужно разве, чтобы они вечно были перед глазами Чичикова и чтоб он держал их в ежовых рукавицах, гонял бы их за всякий вздор, да и
не то чтобы полагаясь на другого, а чтобы сам таки лично, где следует,
дал бы и зуботычину и подзатыльника».
Дамы города N. были… нет, никаким образом
не могу: чувствуется точно робость.
Впрочем,
дамы были вовсе
не интересанки; виною всему слово «миллионщик», —
не сам миллионщик, а именно одно слово; ибо в одном звуке этого слова, мимо всякого денежного мешка, заключается что-то такое, которое действует и на людей подлецов, и на людей ни се ни то, и на людей хороших, — словом, на всех действует.
Нельзя сказать, чтобы это нежное расположение к подлости было почувствовано
дамами; однако же в многих гостиных стали говорить, что, конечно, Чичиков
не первый красавец, но зато таков, как следует быть мужчине, что будь он немного толще или полнее, уж это было бы нехорошо.
Во время обедни у одной из
дам заметили внизу платья такое руло, [Рулó — обруч из китового уса, вшитый в юбку.] которое растопырило его на полцеркви, так что частный пристав, находившийся тут же,
дал приказание подвинуться народу подалее, то есть поближе к паперти, чтоб как-нибудь
не измялся туалет ее высокоблагородия.
Легкий головной убор держался только на одних ушах и, казалось, говорил: «Эй, улечу, жаль только, что
не подыму с собой красавицу!» Талии были обтянуты и имели самые крепкие и приятные для глаз формы (нужно заметить, что вообще все
дамы города N. были несколько полны, но шнуровались так искусно и имели такое приятное обращение, что толщины никак нельзя было приметить).
Дамы были очень довольны и
не только отыскали в нем кучу приятностей и любезностей, но даже стали находить величественное выражение в лице, что-то даже марсовское и военное, что, как известно, очень нравится женщинам.
Губернаторша произнесла несколько ласковым и лукавым голосом с приятным потряхиванием головы: «А, Павел Иванович, так вот как вы!..» В точности
не могу передать слов губернаторши, но было сказано что-то исполненное большой любезности, в том духе, в котором изъясняются
дамы и кавалеры в повестях наших светских писателей, охотников описывать гостиные и похвалиться знанием высшего тона, в духе того, что «неужели овладели так вашим сердцем, что в нем нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами».
Но
дамы, кажется,
не хотели оставить его так скоро; каждая внутренне решилась употребить всевозможные орудия, столь опасные для сердец наших, и пустить в ход все, что было лучшего.
Нужно заметить, что у некоторых
дам, — я говорю у некоторых, это
не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже
не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
Одна очень любезная
дама, — которая приехала вовсе
не с тем чтобы танцевать, по причине приключившегося, как сама выразилась, небольшого инкомодите [Инкомодитé (от фр. l’incommоdité) — здесь: нездоровье.] в виде горошинки на правой ноге, вследствие чего должна была даже надеть плисовые сапоги, —
не вытерпела, однако же, и сделала несколько кругов в плисовых сапогах, для того именно, чтобы почтмейстерша
не забрала в самом деле слишком много себе в голову.
Он даже
не смотрел на круги, производимые
дамами, но беспрестанно подымался на цыпочки выглядывать поверх голов, куда бы могла забраться занимательная блондинка; приседал и вниз тоже, высматривая промеж плечей и спин, наконец доискался и увидел ее, сидящую вместе с матерью, над которою величаво колебалась какая-то восточная чалма с пером.
Разговор сначала
не клеился, но после дело пошло, и он начал даже получать форс, но… здесь, к величайшему прискорбию, надобно заметить, что люди степенные и занимающие важные должности как-то немного тяжеловаты в разговорах с
дамами; на это мастера господа поручики и никак
не далее капитанских чинов.
Всем
дамам совершенно
не понравилось такое обхождение Чичикова.
Но, или он
не услышал в самом деле, или прикинулся, что
не услышал, только это было нехорошо, ибо мнением
дам нужно дорожить: в этом он и раскаялся, но уже после, стало быть поздно.
Как ни велик был в обществе вес Чичикова, хотя он и миллионщик, и в лице его выражалось величие и даже что-то марсовское и военное, но есть вещи, которых
дамы не простят никому, будь он кто бы ни было, и тогда прямо пиши пропало!
За ужином тоже он никак
не был в состоянии развернуться, несмотря на то что общество за столом было приятное и что Ноздрева давно уже вывели; ибо сами даже
дамы наконец заметили, что поведение его чересчур становилось скандалезно.
Посреди котильона он сел на пол и стал хватать за полы танцующих, что было уже ни на что
не похоже, по выражению
дам.
Кричат: „Бал, бал, веселость!“ — просто дрянь бал,
не в русском духе,
не в русской натуре; черт знает что такое: взрослый, совершеннолетний вдруг выскочит весь в черном, общипанный, обтянутый, как чертик, и
давай месить ногами.
Автор чрезвычайно затрудняется, как назвать ему обеих
дам таким образом, чтобы опять
не рассердились на него, как серживались встарь.
Другая же
дама, то есть приехавшая,
не имела такой многосторонности в характере, и потому будем называть ее: просто приятная
дама.