Неточные совпадения
Может быть, к сему побудила его
другая, более существенная причина,
дело более серьезное, близшее к сердцу…
Итак, отдавши нужные приказания еще с вечера, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрою губкой, что делалось только по воскресным
дням, — а в тот
день случись воскресенье, — выбрившись таким образом, что щеки сделались настоящий атлас в рассуждении гладкости и лоска, надевши фрак брусничного цвета с искрой и потом шинель на больших медведях, он сошел с лестницы, поддерживаемый под руку то с одной, то с
другой стороны трактирным слугою, и сел в бричку.
Для пополнения картины не было недостатка в петухе, предвозвестнике переменчивой погоды, который, несмотря на то что голова продолблена была до самого мозгу носами
других петухов по известным
делам волокитства, горланил очень громко и даже похлопывал крыльями, обдерганными, как старые рогожки.
«А что ж, — подумал про себя Чичиков, — заеду я в самом
деле к Ноздреву. Чем же он хуже
других, такой же человек, да еще и проигрался. Горазд он, как видно, на все, стало быть, у него даром можно кое-что выпросить».
Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в тот же
день спускалось оно все
другому, счастливейшему игроку, иногда даже прибавлялась собственная трубка с кисетом и мундштуком, а в
другой раз и вся четверня со всем: с коляской и кучером, так что сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем.
— Да что в самом
деле… как будто точно сурьезное
дело; да я в
другом месте нипочем возьму. Еще мне всякий с охотой сбудет их, чтобы только поскорей избавиться. Дурак разве станет держать их при себе и платить за них подати!
Реестр Собакевича поражал необыкновенною полнотою и обстоятельностию, ни одно из качеств мужика не было пропущено; об одном было сказано: «хороший столяр», к
другому приписано: «
дело смыслит и хмельного не берет».
Да еще пусть бы
дело делал, а то ни с того ни с
другого сначала загородил околесину, а потом задумался.
— Послушайте, любезные, — сказал он, — я очень хорошо знаю, что все
дела по крепостям, в какую бы ни было цену, находятся в одном месте, а потому прошу вас показать нам стол, а если вы не знаете, что у вас делается, так мы спросим у
других.
— Впрочем, что до того, чтоб ускорить
дело, так Иван Григорьевич, председатель, мне большой
друг…
—
Другие тоже не будут в обиде, я сам служил,
дело знаю…
Председатель, казалось, уже был уведомлен Собакевичем о покупке, потому что принялся поздравлять, что сначала несколько смешало нашего героя, особливо когда он увидел, что и Собакевич и Манилов, оба продавцы, с которыми
дело было улажено келейно, теперь стояли вместе лицом
друг к
другу.
Полицеймейстер, точно, был чудотворец: как только услышал он, в чем
дело, в ту ж минуту кликнул квартального, бойкого малого в лакированных ботфортах, и, кажется, всего два слова шепнул ему на ухо да прибавил только: «Понимаешь!» — а уж там, в
другой комнате, в продолжение того времени, как гости резалися в вист, появилась на столе белуга, осетры, семга, икра паюсная, икра свежепросольная, селедки, севрюжки, сыры, копченые языки и балыки, — это все было со стороны рыбного ряда.
Об висте решительно позабыли; спорили, кричали, говорили обо всем: об политике, об военном даже
деле, излагали вольные мысли, за которые в
другое время сами бы высекли своих детей.
В анониме было так много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и в
другой и в третий раз письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была писавшая!» Словом,
дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все думал об этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал: «А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом, само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено в шкатулку, в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся в том же положении и на том же месте.
Иной даже, стоя в паре, переговаривает с
другим об важном
деле, а ногами в то же время, как козленок, вензеля направо и налево…
Гостья уже хотела было приступить к
делу и сообщить новость. Но восклицание, которое издала в это время дама приятная во всех отношениях, вдруг дало
другое направление разговору.
Мертвые души, губернаторская дочка и Чичиков сбились и смешались в головах их необыкновенно странно; и потом уже, после первого одурения, они как будто бы стали различать их порознь и отделять одно от
другого, стали требовать отчета и сердиться, видя, что
дело никак не хочет объясниться.
В
других домах рассказывалось это несколько иначе: что у Чичикова нет вовсе никакой жены, но что он, как человек тонкий и действующий наверняка, предпринял, с тем чтобы получить руку дочери, начать
дело с матери и имел с нею сердечную тайную связь, и что потом сделал декларацию насчет руки дочери; но мать, испугавшись, чтобы не совершилось преступление, противное религии, и чувствуя в душе угрызение совести, отказала наотрез, и что вот потому Чичиков решился на похищение.
На это обыкновенно замечали
другие чиновники: «Хорошо тебе, шпрехен зи дейч Иван Андрейч, у тебя
дело почтовое: принять да отправить экспедицию; разве только надуешь, заперши присутствие часом раньше, да возьмешь с опоздавшего купца за прием письма в неуказанное время или перешлешь иную посылку, которую не следует пересылать, — тут, конечно, всякий будет святой.
Дело требовало большой внимательности: оно состояло в подбирании из нескольких десятков дюжин карт одной талии, но самой меткой, на которую можно было бы понадеяться, как на вернейшего
друга.
И сколько раз уже наведенные нисходившим с небес смыслом, они и тут умели отшатнуться и сбиться в сторону, умели среди бела
дня попасть вновь в непроходимые захолустья, умели напустить вновь слепой туман
друг другу в очи и, влачась вслед за болотными огнями, умели-таки добраться до пропасти, чтобы потом с ужасом спросить
друг друга: где выход, где дорога?
Отец, переночевавши, на
другой же
день выбрался в дорогу.
Павлуша с
другого же
дни принялся ходить в классы.
Очарованный проситель возвращался домой чуть не в восторге, думая: «Вот наконец человек, каких нужно побольше, это просто драгоценный алмаз!» Но ждет проситель
день,
другой, не приносят
дела на дом, на третий тоже.
На
другой же
день пугнул он всех до одного, потребовал отчеты, увидел недочеты, на каждом шагу недостающие суммы, заметил в ту же минуту дома красивой гражданской архитектуры, и пошла переборка.
Чтобы
дело шло беспрепятственней, он склонил и
другого чиновника, своего товарища, который не устоял против соблазна, несмотря на то что волосом был сед.
— Ну, так чего же вы оробели? — сказал секретарь, — один умер,
другой родится, а все в
дело годится.
Не загляни автор поглубже ему в душу, не шевельни на
дне ее того, что ускользает и прячется от света, не обнаружь сокровеннейших мыслей, которых никому
другому не вверяет человек, а покажи его таким, каким он показался всему городу, Манилову и
другим людям, и все были бы радешеньки и приняли бы его за интересного человека.
Еще падет обвинение на автора со стороны так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними
делами, накопляют себе капитальцы, устроивая судьбу свою на счет
других; но как только случится что-нибудь, по мненью их, оскорбительное для отечества, появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: «Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об этом?
Странное
дело! оттого ли, что честолюбие уже так сильно было в них возбуждено; оттого ли, что в самых глазах необыкновенного наставника было что-то говорящее юноше: вперед! — это слово, производящее такие чудеса над русским человеком, — то ли,
другое ли, но юноша с самого начала искал только трудностей, алча действовать только там, где трудно, где нужно было показать бóльшую силу души.
Но хуже всего было то, что потерялось уваженье к начальству и власти: стали насмехаться и над наставниками, и над преподавателями, директора стали называть Федькой, Булкой и
другими разными именами; завелись такие
дела, что нужно было многих выключить и выгнать.
Он объявил, что главное
дело — в хорошем почерке, а не в чем-либо
другом, что без этого не попадешь ни в министры, ни в государственные советники, а Тентетников писал тем самым письмом, о котором говорят: «Писала сорока лапой, а не человек».
Но
дело вот в чем: вы позабыли, что у меня есть
другая служба; у меня триста душ крестьян, именье в расстройстве, а управляющий — дурак.
Но общество успело уже запутаться в каких-то
других действиях, даже не совсем приличных дворянину, так что потом завязались
дела и с полицией…
На одном было написано золотыми буквами: «Депо земледельческих орудий», на
другом: «Главная счетная экспедиция», на третьем: «Комитет сельских
дел»; «Школа нормального просвещенья поселян», — словом, черт знает, чего не было!
— Тут Костанжогло подвинулся ближе к Чичикову и, чтобы заставить его получше вникнуть в
дело, взял его на абордаж,
другими словами — засунул палец в петлю его фрака.
— Да что ж тебе? Ну, и ступай, если захотелось! — сказал хозяин и остановился: громко, по всей комнате раздалось храпенье Платонова, а вслед за ним Ярб захрапел еще громче. Уже давно слышался отдаленный стук в чугунные доски.
Дело потянуло за полночь. Костанжогло заметил, что в самом
деле пора на покой. Все разбрелись, пожелав спокойного сна
друг другу, и не замедлили им воспользоваться.
Или кто-нибудь из старых
друзей его вспоминал о нем и присылал ему деньги; или какая-нибудь проезжая незнакомка, нечаянно услышав о нем историю, с стремительным великодушьем женского сердца присылала ему богатую подачу; или выигрывалось где-нибудь в пользу его
дело, о котором он никогда и не слышал.
— А
дело, по-настоящему, вздор. У него нет достаточно земли, — ну, он и захватил чужую пустошь, то есть он рассчитывал, что она не нужна, и о ней хозяева <забыли>, а у нас, как нарочно, уже испокон века собираются крестьяне праздновать там Красную горку. По этому-то поводу я готов пожертвовать лучше
другими лучшими землями, чем отдать ее. Обычай для меня — святыня.
— Спутать, спутать, — и ничего больше, — отвечал философ, — ввести в это
дело посторонние,
другие обстоятельства, которые запутали <бы> сюда и
других, сделать сложным — и ничего больше. И там пусть приезжий петербургский чиновник разбирает. Пусть разбирает, пусть его разбирает! — повторил он, смотря с необыкновенным удовольствием в глаза Чичикову, как смотрит учитель ученику, когда объясняет ему заманчивое место из русской грамматики.
— Афанасий Васильевич! вновь скажу вам — это
другое. В первом случае я вижу, что я все-таки делаю. Говорю вам, что я готов пойти в монастырь и самые тяжкие, какие на меня ни наложат, труды и подвиги я буду исполнять там. Я уверен, что не мое
дело рассуждать, что взыщется <с тех>, которые заставили меня делать; там я повинуюсь и знаю, что Богу повинуюсь.
— А зачем же так вы не рассуждаете и в
делах света? Ведь и в свете мы должны служить Богу, а не кому иному. Если и
другому кому служим, мы потому только служим, будучи уверены, что так Бог велит, а без того мы бы и не служили. Что ж
другое все способности и дары, которые розные у всякого? Ведь это орудия моленья нашего: то — словами, а это
делом. Ведь вам же в монастырь нельзя идти: вы прикреплены к миру, у вас семейство.
— Афанасий Васильевич!
дело, которое вы мне поручаете, — сказал Хлобуев, — святое
дело; но вы вспомните, кому вы его поручаете. Поручить его можно человеку почти святой жизни, который бы и сам уже <умел> прощать
другим.
Он, конечно, рад
других топить, чтобы нескучно, да
дело к разделке.
Ей-<ей>,
дело не в этом имуществе, из-за которого спорят и режут
друг друга люди, точно как можно завести благоустройство в здешней жизни, не помысливши о
другой жизни.
Дело это повело за собою открытие и
других, не менее бесчестных
дел, в которых замешались даже наконец и такие люди, которых я доселе почитал честными.
Дело в том, что пришло нам спасать нашу землю; что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже, мимо законного управленья, образовалось
другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного.