Неточные совпадения
Вслед за чемоданом внесен
был небольшой ларчик красного дерева с штучными выкладками из карельской березы, сапожные колодки и завернутая в синюю
бумагу жареная курица.
Комната
была, точно, не без приятности: стены
были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой, четыре стула, одно кресло, стол, на котором лежала книжка с заложенною закладкою, о которой мы уже имели случай упомянуть, несколько исписанных
бумаг, но больше всего
было табаку.
Чичиков увидел, что старуха хватила далеко и что необходимо ей нужно растолковать, в чем дело. В немногих словах объяснил он ей, что перевод или покупка
будет значиться только на
бумаге и души
будут прописаны как бы живые.
— Я уж знала это: там все хорошая работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой
бумаги! — продолжала она, заглянувши к нему в шкатулку. И в самом деле, гербовой
бумаги было там немало. — Хоть бы мне листок подарил! а у меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а и не на чем.
Ноздрев повел их в свой кабинет, в котором, впрочем, не
было заметно следов того, что бывает в кабинетах, то
есть книг или
бумаги; висели только сабли и два ружья — одно в триста, а другое в восемьсот рублей.
Эти два окна, с своей стороны,
были тоже подслеповаты; на одном из них темнел наклеенный треугольник из синей сахарной
бумаги.
Гораздо замечательнее
был наряд его: никакими средствами и стараньями нельзя бы докопаться, из чего состряпан
был его халат: рукава и верхние полы до того засалились и залоснились, что походили на юфть, [Юфть — грубая кожа.] какая идет на сапоги; назади вместо двух болталось четыре полы, из которых охлопьями лезла хлопчатая
бумага.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель,
было заклеено
бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно
было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно
было притронуться: они обращались в пыль.
Герои наши видели много
бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую
бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не
евши».
Иван Антонович как будто бы и не слыхал и углубился совершенно в
бумаги, не отвечая ничего. Видно
было вдруг, что это
был уже человек благоразумных лет, не то что молодой болтун и вертопляс. Иван Антонович, казалось, имел уже далеко за сорок лет; волос на нем
был черный, густой; вся середина лица выступала у него вперед и пошла в нос, — словом, это
было то лицо, которое называют в общежитье кувшинным рылом.
— Но представьте же, Анна Григорьевна, каково мое
было положение, когда я услышала это. «И теперь, — говорит Коробочка, — я не знаю, говорит, что мне делать. Заставил, говорит, подписать меня какую-то фальшивую
бумагу, бросил пятнадцать рублей ассигнациями; я, говорит, неопытная беспомощная вдова, я ничего не знаю…» Так вот происшествия! Но только если бы вы могли сколько-нибудь себе представить, как я вся перетревожилась.
А между тем появленье смерти так же
было страшно в малом, как страшно оно и в великом человеке: тот, кто еще не так давно ходил, двигался, играл в вист, подписывал разные
бумаги и
был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще
была приподнята с каким-то вопросительным выражением.
— Нет, я вас не отпущу. В два часа, не более, вы
будете удовлетворены во всем. Дело ваше я поручу теперь особенному человеку, который только что окончил университетский курс. Посидите у меня в библиотеке. Тут все, что для вас нужно: книги,
бумага, перья, карандаши — все. Пользуйтесь, пользуйтесь всем — вы господин.
Окончивши рассматриванье этой книги, Чичиков вытащил уже
было и другую в том же роде, как вдруг появился полковник Кошкарев, с сияющим видом и
бумагою.
В иной день какой-нибудь, не известный никому почти в дому, поселялся в самой гостиной с
бумагами и заводил там кабинет, и это не смущало, не беспокоило никого в доме, как бы
было житейское дело.
— Поверьте мне, это малодушие, — отвечал очень покойно и добродушно философ-юрист. — Старайтесь только, чтобы производство дела
было все основано на
бумагах, чтобы на словах ничего не
было. И как только увидите, что дело идет к развязке и удобно к решению, старайтесь — не то чтобы оправдывать и защищать себя, — нет, просто спутать новыми вводными и так посторонними статьями.
Сукно тут же
было свернуто и ловко заворочено в
бумагу; сверток завертелся под легкой бечевкой.
Бумаги, крепости на мертвые <души> — все
было теперь у чиновников!
Чичиков, оставшись, все еще не доверял словам, как не прошло часа после этого разговора, как
была принесена шкатулка:
бумаги, деньги — и всё в наилучшем порядке.
Самосвистов явился в качестве распорядителя: выбранил поставленных часовых за то, что небдительно смотрели, приказал приставить еще лишних солдат для усиленья присмотра, взял не только шкатулку, но отобрал даже все такие
бумаги, которые могли бы чем-нибудь компрометировать Чичикова; связал все это вместе, запечатал и повелел самому солдату отнести немедленно к самому Чичикову, в виде необходимых ночных и спальных вещей, так что Чичиков, вместе с
бумагами, получил даже и все теплое, что нужно
было для покрытия бренного его тела.
— Известно мне также еще одно дело, хотя производившие его в полной уверенности, что оно никому не может
быть известно. Производство его уже пойдет не по
бумагам, потому что истцом и челобитчиком я
буду уже сам и представлю очевидные доказательства.