Неточные совпадения
— Что ж, Хивря, хоть бы и
тот самый; чем
же он сорванец?
— Сущая безделица, Хавронья Никифоровна; батюшка всего получил за весь пост мешков пятнадцать ярового, проса мешка четыре, книшей с сотню, а кур, если сосчитать,
то не будет и пятидесяти штук, яйца
же большею частию протухлые. Но воистину сладостные приношения, сказать примерно, единственно от вас предстоит получить, Хавронья Никифоровна! — продолжал попович, умильно поглядывая на нее и подсовываясь поближе.
— Э, кум! оно бы не годилось рассказывать на ночь; да разве уже для
того, чтобы угодить тебе и добрым людям (при сем обратился он к гостям), которым, я примечаю, столько
же, как и тебе, хочется узнать про эту диковину. Ну, быть так. Слушайте ж!
— И ты туда
же, кум! Чтобы мне отсохнули руки и ноги, если что-нибудь когда-либо крал, выключая разве вареники с сметаною у матери, да и
то еще когда мне было лет десять от роду.
— За что
же это, кум, на нас напасть такая? Тебе еще ничего; тебя винят, по крайней мере, за
то, что у другого украл; но за что мне, несчастливцу, недобрый поклеп такой: будто у самого себя стянул кобылу? Видно, нам, кум, на роду уже написано не иметь счастья!
Бывало
то, что и свои наедут кучами и обдирают своих
же.
Эх, не доведи Господь возглашать мне больше на крылосе аллилуйя, если бы, вот тут
же, не расцеловал ее, несмотря на
то что седь пробирается по всему старому лесу, покрывающему мою макушку, и под боком моя старуха, как бельмо в глазу.
Будет
же, моя дорогая рыбка, будет и у меня свадьба: только и дьяков не будет на
той свадьбе; ворон черный прокрячет вместо попа надо мною; гладкое поле будет моя хата; сизая туча — моя крыша; орел выклюет мои карие очи; вымоют дожди козацкие косточки, и вихорь высушит их.
Отчего вдруг, в самый
тот день, когда разбогател он, Басаврюк пропал, как в воду?» Говорите
же, что люди выдумывают!
— Какой
же ты нетерпеливый, — говорила она ему вполголоса. — Уже и рассердился! Зачем выбрал ты такое время: толпа народу шатается
то и дело по улицам… Я вся дрожу…
— А что до этого дьявола в вывороченном тулупе,
то его, в пример другим, заковать в кандалы и наказать примерно. Пусть знают, что значит власть! От кого
же и голова поставлен, как не от царя? Потом доберемся и до других хлопцев: я не забыл, как проклятые сорванцы вогнали в огород стадо свиней, переевших мою капусту и огурцы; я не забыл, как чертовы дети отказались вымолотить мое жито; я не забыл… Но провались они, мне нужно непременно узнать, какая это шельма в вывороченном тулупе.
— «А вследствие
того, приказываю тебе сей
же час женить твоего сына, Левка Макогоненка, на козачке из вашего
же села, Ганне Петрыченковой, а также починить мосты на столбовой дороге и не давать обывательских лошадей без моего ведома судовым паничам, хотя бы они ехали прямо из казенной палаты. Если
же, по приезде моем, найду оное приказание мое не приведенным в исполнение,
то тебя одного потребую к ответу. Комиссар, отставной поручик Козьма Деркач-Дришпановский».
Другие
же прибавили, что когда черт да москаль украдут что-нибудь,
то поминай как и звали.
— Что вы, Иродово племя, задумали смеяться, что ли, надо мною? Если не отдадите сей
же час моей козацкой шапки,
то будь я католик, когда не переворочу свиных рыл ваших на затылок!
— Слушай
же! — залаяла ведьма в другой раз, — если хоть раз выиграешь — твоя шапка; когда
же все три раза останешься дурнем,
то не прогневайся — не только шапки, может, и света более не увидишь!
По крайней мере, что деялось с ним в
то время, ничего не помнил; и как очнулся немного и осмотрелся,
то уже рассвело совсем; перед ним мелькали знакомые места, и он лежал на крыше своей
же хаты.
И для этого решился украсть месяц, в
той надежде, что старый Чуб ленив и не легок на подъем, к дьяку
же от избы не так близко: дорога шла по-за селом, мимо мельниц, мимо кладбища, огибала овраг.
Черт таким
же порядком отправился вслед за нею. Но так как это животное проворнее всякого франта в чулках,
то не мудрено, что он наехал при самом входе в трубу на шею своей любовницы, и оба очутились в просторной печке между горшками.
Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать и ставить все к своему месту, но мешков не тронула: «Это Вакула принес, пусть
же сам и вынесет!» Черт между
тем, когда еще влетал в трубу, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба об руку с кумом, уже далеко от избы.
— Стой, кум! мы, кажется, не туда идем, — сказал, немного отошедши, Чуб, — я не вижу ни одной хаты. Эх, какая метель! Свороти-ка ты, кум, немного в сторону, не найдешь ли дороги; а я
тем временем поищу здесь. Дернет
же нечистая сила потаскаться по такой вьюге! Не забудь закричать, когда найдешь дорогу. Эк, какую кучу снега напустил в очи сатана!
Опять
же, если присмотреться хорошенько,
то и не кузнецова.
Шумнее и шумнее раздавались по улицам песни и крики. Толпы толкавшегося народа были увеличены еще пришедшими из соседних деревень. Парубки шалили и бесились вволю. Часто между колядками слышалась какая-нибудь веселая песня, которую тут
же успел сложить кто-нибудь из молодых козаков.
То вдруг один из толпы вместо колядки отпускал щедровку [Щедровки — песенки, распевавшиеся молодежью в канун Нового года.] и ревел во все горло...
Вакула между
тем, пробежавши несколько улиц, остановился перевесть духа. «Куда я, в самом деле, бегу? — подумал он, — как будто уже все пропало. Попробую еще средство: пойду к запорожцу Пузатому Пацюку. Он, говорят, знает всех чертей и все сделает, что захочет. Пойду, ведь душе все
же придется пропадать!»
— А ты думал кто? — сказал Чуб, усмехаясь. — Что, славную я выкинул над вами штуку? А вы небось хотели меня съесть вместо свинины? Постойте
же, я вас порадую: в мешке лежит еще что-то, — если не кабан,
то, наверно, поросенок или иная живность. Подо мною беспрестанно что-то шевелилось.
— Для чего спросил я сдуру, чем он мажет сапоги! — произнес Чуб, поглядывая на двери, в которые вышел голова. — Ай да Солоха! эдакого человека засадить в мешок!.. Вишь, чертова баба! А я дурак… да где
же тот проклятый мешок?
— Встань! — сказала ласково государыня. — Если так тебе хочется иметь такие башмаки,
то это нетрудно сделать. Принесите ему сей
же час башмаки самые дорогие, с золотом! Право, мне очень нравится это простодушие! Вот вам, — продолжала государыня, устремив глаза на стоявшего подалее от других средних лет человека с полным, но несколько бледным лицом, которого скромный кафтан с большими перламутровыми пуговицами, показывал, что он не принадлежал к числу придворных, — предмет, достойный остроумного пера вашего!
— Як
же, мамо!ведь человеку, сама знаешь, без жинки нельзя жить, — отвечал
тот самый запорожец, который разговаривал с кузнецом, и кузнец удивился, слыша, что этот запорожец, зная так хорошо грамотный язык, говорит с царицею, как будто нарочно, самым грубым, обыкновенно называемым мужицким наречием. «Хитрый народ! — подумал он сам себе, — верно, недаром он это делает».
Но, однако ж, успокоив себя
тем, что в следующую неделю исповедается в этом попу и с сегодняшнего
же дня начнет бить по пятидесяти поклонов через весь год, заглянул он в хату; но в ней не было никого.
— Хорошенько, хорошенько перетряси сено! — говорил Григорий Григорьевич своему лакею. — Тут сено такое гадкое, что,
того и гляди, как-нибудь попадет сучок. Позвольте, милостивый государь, пожелать спокойной ночи! Завтра уже не увидимся: я выезжаю до зари. Ваш жид будет шабашовать, потому что завтра суббота, и потому вам нечего вставать рано. Не забудьте
же моей просьбы; и знать вас не хочу, когда не приедете в село Хортыще.
— Я вам скажу, — продолжал все так
же своему соседу Иван Иванович, показывая вид, будто бы он не слышал слов Григория Григорьевича, — что прошлый год, когда я отправлял их в Гадяч, давали по пятидесяти копеек за штуку. И
то еще не хотел брать.
После сего последовало всеобщее лобызание. Когда
же уселись в гостиной,
то старушка хозяйка начала...
Всего мне было лет одиннадцать; так нет
же, не одиннадцать: я помню как теперь, когда раз побежал было на четвереньках и стал лаять по-собачьи, батько закричал на меня, покачав головою: «Эй, Фома, Фома! тебя женить пора, а ты дуреешь, как молодой лошак!» Дед был еще тогда жив и на ноги — пусть ему легко икнется на
том свете — довольно крепок.
Да что ж эдак рассказывать? Один выгребает из печки целый час уголь для своей трубки, другой зачем-то побежал за комору. Что, в самом деле!.. Добро бы поневоле, а
то ведь сами
же напросились. Слушать так слушать!