Неточные совпадения
Фома Григорьевич третьего году, приезжая из Диканьки, понаведался-таки в провал с новою таратайкою своею и гнедою кобылою, несмотря
на то что сам правил и что сверх своих глаз надевал по
временам еще покупные.
Воз с знакомыми нам пассажирами взъехал в это
время на мост, и река во всей красоте и величии, как цельное стекло, раскинулась перед ними.
Дородная щеголиха вскипела гневом; но воз отъехал в это
время довольно далеко, и месть ее обратилась
на безвинную падчерицу и медленного сожителя, который, привыкнув издавна к подобным явлениям, сохранял упорное молчание и хладнокровно принимал мятежные речи разгневанной супруги.
Вот уже в ясный морозный день красногрудый снегирь, словно щеголеватый польский шляхтич, прогуливался по снеговым кучам, вытаскивая зерно, и дети огромными киями гоняли по льду деревянные кубари, между тем как отцы их спокойно вылеживались
на печке, выходя по
временам, с зажженною люлькою в зубах, ругнуть добрым порядком православный морозец или проветриться и промолотить в сенях залежалый хлеб.
В другой раз сам церковный староста, любивший по
временам раздобаривать глаз
на глаз с дедовскою чаркою, не успел еще раза два достать дна, как видит, что чарка кланяется ему в пояс.
Тут он отворотился, насунул набекрень свою шапку и гордо отошел от окошка, тихо перебирая струны бандуры. Деревянная ручка у двери в это
время завертелась: дверь распахнулась со скрыпом, и девушка
на поре семнадцатой весны, обвитая сумерками, робко оглядываясь и не выпуская деревянной ручки, переступила через порог. В полуясном мраке горели приветно, будто звездочки, ясные очи; блистало красное коралловое монисто, и от орлиных очей парубка не могла укрыться даже краска, стыдливо вспыхнувшая
на щеках ее.
Огромный огненный месяц величественно стал в это
время вырезываться из земли. Еще половина его была под землею, а уже весь мир исполнился какого-то торжественного света. Пруд тронулся искрами. Тень от деревьев ясно стала отделяться
на темной зелени.
Голова терпеть не может щегольства: носит всегда свитку черного домашнего сукна, перепоясывается шерстяным цветным поясом, и никто никогда не видал его в другом костюме, выключая разве только
времени проезда царицы в Крым, когда
на нем был синий козацкий жупан.
При сем слове Левко не мог уже более удержать своего гнева. Подошедши
на три шага к нему, замахнулся он со всей силы, чтобы дать треуха, от которого незнакомец, несмотря
на свою видимую крепость, не устоял бы, может быть,
на месте; но в это
время свет пал
на лицо его, и Левко остолбенел, увидевши, что перед ним стоял отец его. Невольное покачивание головою и легкий сквозь зубы свист одни только выразили его изумление. В стороне послышался шорох; Ганна поспешно влетела в хату, захлопнув за собою дверь.
— Дай бог, — сказал голова, выразив
на лице своем что-то подобное улыбке. — Теперь еще, слава богу, винниц развелось немного. А вот в старое
время, когда провожал я царицу по Переяславской дороге, еще покойный Безбородько… [Безбородко — секретарь Екатерины II, в качестве министра иностранных дел сопровождал ее во
время поездки в Крым.]
— Ну, сват, вспомнил
время! Тогда от Кременчуга до самых Ромен не насчитывали и двух винниц. А теперь… Слышал ли ты, что повыдумали проклятые немцы? Скоро, говорят, будут курить не дровами, как все честные христиане, а каким-то чертовским паром. — Говоря эти слова, винокур в размышлении глядел
на стол и
на расставленные
на нем руки свои. — Как это паром — ей-богу, не знаю!
— И ты, сват, — отозвалась сидевшая
на лежанке, поджавши под себя ноги, свояченица, — будешь все это
время жить у нас без жены?
— Эге! влезла свинья в хату, да и лапы сует
на стол, — сказал голова, гневно подымаясь с своего места; но в это
время увесистый камень, разбивши окно вдребезги, полетел ему под ноги. Голова остановился. — Если бы я знал, — говорил он, подымая камень, — какой это висельник швырнул, я бы выучил его, как кидаться! Экие проказы! — продолжал он, рассматривая его
на руке пылающим взглядом. — Чтобы он подавился этим камнем…
— Так бы, да не так вышло: с того
времени покою не было теще. Чуть только ночь, мертвец и тащится. Сядет верхом
на трубу, проклятый, и галушку держит в зубах. Днем все покойно, и слуху нет про него; а только станет примеркать — погляди
на крышу, уже и оседлал, собачий сын, трубу.
В это
время стали приближаться они к небольшой, почти повалившейся
на землю хате; любопытство наших путников увеличилось.
Месяц, остановившийся над его головою, показывал полночь; везде тишина; от пруда веял холод; над ним печально стоял ветхий дом с закрытыми ставнями; мох и дикий бурьян показывали, что давно из него удалились люди. Тут он разогнул свою руку, которая судорожно была сжата во все
время сна, и вскрикнул от изумления, почувствовавши в ней записку. «Эх, если бы я знал грамоте!» — подумал он, оборачивая ее перед собою
на все стороны. В это мгновение послышался позади его шум.
По крайней мере, что деялось с ним в то
время, ничего не помнил; и как очнулся немного и осмотрелся, то уже рассвело совсем; перед ним мелькали знакомые места, и он лежал
на крыше своей же хаты.
Если бы в это
время проезжал сорочинский заседатель
на тройке обывательских лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом черными смушками, с дьявольски сплетенною плетью, которою имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы, верно, приметил ее, потому что от сорочинского заседателя ни одна ведьма
на свете не ускользнет.
В то
время, когда живописец трудился над этою картиною и писал ее
на большой деревянной доске, черт всеми силами старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря
на все, работа была кончена, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора, и с той поры черт поклялся мстить кузнецу.
Чуб долго еще ворчал и бранился, а между тем в то же
время раздумывал,
на что бы решиться.
По
временам на лице его, которого бороду и усы метель намылила снегом проворнее всякого цирюльника, тирански хватающего за нос свою жертву, показывалась полусладкая мина.
В то
время, когда проворный франт с хвостом и козлиною бородою летал из трубы и потом снова в трубу, висевшая у него
на перевязи при боку ладунка, в которую он спрятал украденный месяц, как-то нечаянно зацепившись в печке, растворилась и месяц, пользуясь этим случаем, вылетел через трубу Солохиной хаты и плавно поднялся по небу.
Кузнец рассеянно оглядывал углы своей хаты, вслушиваясь по
временам в далеко разносившиеся песни колядующих; наконец остановил глаза
на мешках: «Зачем тут лежат эти мешки? их давно бы пора убрать отсюда. Через эту глупую любовь я одурел совсем. Завтра праздник, а в хате до сих пор лежит всякая дрянь. Отнести их в кузницу!»
Кузнец не без робости отворил дверь и увидел Пацюка, сидевшего
на полу по-турецки, перед небольшою кадушкою,
на которой стояла миска с галушками. Эта миска стояла, как нарочно, наравне с его ртом. Не подвинувшись ни одним пальцем, он наклонил слегка голову к миске и хлебал жижу, схватывая по
временам зубами галушки.
Только что он успел это подумать, Пацюк разинул рот, поглядел
на вареники и еще сильнее разинул рот. В это
время вареник выплеснул из миски, шлепнул в сметану, перевернулся
на другую сторону, подскочил вверх и как раз попал ему в рот. Пацюк съел и снова разинул рот, и вареник таким же порядком отправился снова.
На себя только принимал он труд жевать и проглатывать.
Дико чернеют промеж ратующими волнами обгорелые пни и камни
на выдавшемся берегу. И бьется об берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, пристающая лодка. Кто из козаков осмелился гулять в челне в то
время, когда рассердился старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает, как мух, людей.
В продолжение этого
времени послышался стук брички. Ворота заскрипели; но бричка долго не въезжала
на двор. Громкий голос бранился со старухою, содержавшею трактир. «Я взъеду, — услышал Иван Федорович, — но если хоть один клоп укусит меня в твоей хате, то прибью, ей-богу, прибью, старая колдунья! и за сено ничего не дам!»
Тут Григорий Григорьевич еще вздохнул раза два и пустил страшный носовой свист по всей комнате, всхрапывая по
временам так, что дремавшая
на лежанке старуха, пробудившись, вдруг смотрела в оба глаза
на все стороны, но, не видя ничего, успокоивалась и засыпала снова.
Почти в одно
время она бранилась, красила пряжу, бегала
на кухню, делала квас, варила медовое варенье и хлопотала весь день и везде поспевала.
Он, надобно тебе объявить, еще тебя не было
на свете, как начал ездить к твоей матушке; правда, в такое
время, когда отца твоего не бывало дома.
Иван Федорович, вошедши в комнату, решился не терять напрасно
времени и, несмотря
на свою робость, наступать решительно.