Неточные совпадения
У нас, мои любезные читатели,
не во гнев будь сказано (вы, может быть, и рассердитесь, что пасичник говорит вам запросто, как будто какому-нибудь свату своему или куму), — у нас, на хуторах, водится издавна: как только окончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве
не увидите более, — тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, а подчас и скрипка, говор, шум…
Не подумаю без радости, — продолжала она, вынимая из пазухи маленькое зеркало, обклеенное красною бумагою, купленное ею на ярмарке, и глядясь в него с тайным удовольствием, — как я встречусь тогда где-нибудь с нею, — я ей ни за что
не поклонюсь, хоть она себе тресни.
Петро хотел было спросить… глядь — и нет уже его. Подошел к трем пригоркам;
где же цветы? Ничего
не видать. Дикий бурьян чернел кругом и глушил все своею густотою. Но вот блеснула на небе зарница, и перед ним показалась целая гряда цветов, все чудных, все невиданных; тут же и простые листья папоротника. Поусомнился Петро и в раздумье стал перед ними, подпершись обеими руками в боки.
Вот теперь на этом самом месте,
где стоит село наше, кажись, все спокойно; а ведь еще
не так давно, еще покойный отец мой и я запомню, как мимо развалившегося шинка, который нечистое племя долго после того поправляло на свой счет, доброму человеку пройти нельзя было.
— Что станешь делать с ним? Притворился старый хрен, по своему обыкновению, глухим: ничего
не слышит и еще бранит, что шатаюсь бог знает
где, повесничаю и шалю с хлопцами по улицам. Но
не тужи, моя Галю! Вот тебе слово козацкое, что уломаю его.
— Вот что! — сказал голова, разинувши рот. — Слышите ли вы, слышите ли: за все с головы спросят, и потому слушаться! беспрекословно слушаться!
не то, прошу извинить… А тебя, — продолжал он, оборотясь к Левку, — вследствие приказания комиссара, — хотя чудно мне, как это дошло до него, — я женю; только наперед попробуешь ты нагайки! Знаешь — ту, что висит у меня на стене возле покута? Я поновлю ее завтра…
Где ты взял эту записку?
Мороз увеличился, и вверху так сделалось холодно, что черт перепрыгивал с одного копытца на другое и дул себе в кулак, желая сколько-нибудь отогреть мерзнувшие руки.
Не мудрено, однако ж, и смерзнуть тому, кто толкался от утра до утра в аду,
где, как известно,
не так холодно, как у нас зимою, и
где, надевши колпак и ставши перед очагом, будто в самом деле кухмистр, поджаривал он грешников с таким удовольствием, с каким обыкновенно баба жарит на рождество колбасу.
Может быть, эти самые хитрости и сметливость ее были виною, что кое-где начали поговаривать старухи, особливо когда выпивали где-нибудь на веселой сходке лишнее, что Солоха точно ведьма; что парубок Кизяколупенко видел у нее сзади хвост величиною
не более бабьего веретена; что она еще в позапрошлый четверг черною кошкою перебежала дорогу; что к попадье раз прибежала свинья, закричала петухом, надела на голову шапку отца Кондрата и убежала назад.
Сначала он жил, как настоящий запорожец: ничего
не работал, спал три четверти дня, ел за шестерых косарей и выпивал за одним разом почти по целому ведру; впрочем, было
где и поместиться, потому что Пацюк, несмотря на небольшой рост, в ширину был довольно увесист.
— Оно бы и я так думал, чтобы в шинок; но ведь проклятая жидовка
не поверит, подумает еще, что где-нибудь украли; к тому же я только что из шинка. — Мы отнесем его в мою хату. Нам никто
не помешает: жинки нет дома.
— Слава богу, мы
не совсем еще без ума, — сказал кум, — черт ли бы принес меня туда,
где она. Она, думаю, протаскается с бабами до света.
— Тут где-то,
не знаю, пристали запорожцы, которые проезжали осенью чрез Диканьку.
Козацкие сердца, когда встретятся
где, как
не выбьются из груди друг другу навстречу!
— Кому ж, как
не отцу, смотреть за своею дочкой! — бормотал он про себя. — Ну, я тебя спрашиваю:
где таскался до поздней ночи?
— Думай себе что хочешь, — сказал Данило, — думаю и я себе. Слава богу, ни в одном еще бесчестном деле
не был; всегда стоял за веру православную и отчизну, —
не так, как иные бродяги таскаются бог знает
где, когда православные бьются насмерть, а после нагрянут убирать
не ими засеянное жито. На униатов [Униаты — принявшие унию, то есть объединение православной церкви с католической под властью римского папы.] даже
не похожи:
не заглянут в Божию церковь. Таких бы нужно допросить порядком,
где они таскаются.
—
Где же ключ? — сказала Катерина, поглядывая на свой пояс. — Я его
не вижу.
Еще до Карпатских гор услышишь русскую молвь, и за горами еще кой-где отзовется как будто родное слово; а там уже и вера
не та, и речь
не та.
По приезде домой жизнь Ивана Федоровича решительно изменилась и пошла совершенно другою дорогою. Казалось, натура именно создала его для управления осьмнадцатидушным имением. Сама тетушка заметила, что он будет хорошим хозяином, хотя, впрочем,
не во все еще отрасли хозяйства позволяла ему вмешиваться. «Воно ще молода дытына, — обыкновенно она говаривала, несмотря на то что Ивану Федоровичу было без малого сорок лет, —
где ему все знать!»
— Я знаю, это вам тетушка успела наговорить. Это ложь, ей-богу, ложь! Никакой дарственной записи дядюшка
не делал. Хотя, правда, в завещании и упоминается о какой-то записи; но
где же она? никто
не представил ее. Я вам это говорю потому, что искренно желаю вам добра. Ей-богу, это ложь!
—
Где чумаки? — сказал дед, положивши значок на большой дыне, чтобы на случай
не съели хлопцы.
Вот, перетянувши сломленную, видно вихрем, порядочную ветку дерева, навалил он ее на ту могилку,
где горела свечка, и пошел по дорожке. Молодой дубовый лес стал редеть; мелькнул плетень. «Ну, так!
не говорил ли я, — подумал дед, — что это попова левада? Вот и плетень его! теперь и версты нет до баштана».
—
Не спрашивай, — сказал он, завертываясь еще крепче, —
не спрашивай, Остап;
не то поседеешь! — И захрапел так, что воробьи, которые забрались было на баштан, поподымались с перепугу на воздух. Но
где уж там ему спалось! Нечего сказать, хитрая была бестия, дай Боже ему царствие небесное! — умел отделаться всегда. Иной раз такую запоет песню, что губы станешь кусать.