Неточные совпадения
Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых — Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана», а «деловые ребята» были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым
делом шли к ним на поклон.
Тот и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы. Да и никак не скроешься от них: все равно свои донесут, что в такую-то квартиру вернулся такой-то.
— Вот потому двадцать годов и стою там на посту, а
то и
дня не простоишь, пришьют! Конечно, всех знаю.
Темь. Слякоть. Только окна «Каторги» светятся красными огнями сквозь закоптелые стекла да пар выходит из отворяющейся
то и
дело двери.
Забирают обходом мелкоту, беспаспортных, нищих и административно высланных. На другой же
день их рассортируют: беспаспортных и административных через пересыльную тюрьму отправят в места приписки, в ближайшие уезды, а они через неделю опять в Москве. Придут этапом в какой-нибудь Зарайск, отметятся в полиции и в
ту же ночь обратно. Нищие и барышники все окажутся москвичами или из подгородных слобод, и на другой
день они опять на Хитровке, за своим обычным
делом впредь до нового обхода.
То и
дело в переулках и на самой площади поднимали трупы убитых и ограбленных донага.
На последней неделе Великого поста грудной ребенок «покрикастее» ходил по четвертаку в
день, а трехлеток — по гривеннику. Пятилетки бегали сами и приносили тятькам, мамкам, дяденькам и тетенькам «на пропой души» гривенник, а
то и пятиалтынный. Чем больше становились дети,
тем больше с них требовали родители и
тем меньше им подавали прохожие.
То у одного из хитровских домовладельцев рука в думе,
то у другого — друг в канцелярии генерал-губернатора, третий сам занимает важное положение в
делах благотворительности.
Тут жили и взрослые бродяги, и детвора бездомная. Ежели заглянуть
днем во внутренность труб,
то там лежат стружки, солома, рогожи, бумага афишная со столбов, тряпье… Это постели ночлежников.
Я садился обыкновенно направо от входа, у окна, за хозяйский столик вместе с Григорьевым и беседовал с ним часами.
То и
дело подбегал к столу его сын, гимназист-первоклассник, с восторгом показывал купленную им на площади книгу (он увлекался «путешествиями»), брал деньги и быстро исчезал, чтобы явиться с новой книгой.
Кроме этих двух, был единственно знаменитый в
то время сыщик Смолин, бритый плотный старик, которому поручались самые важные
дела.
Какие два образных слова: народ толчется целый
день в одном месте, и так попавшего в
те места натолкают, что потом всякое место болит!
Тащат и тащат. Хочешь не хочешь, заведут в лавку. А там уже обступят другие приказчики: всякий свое
дело делает и свои заученные слова говорит. Срепетовка ролей и исполнение удивительные. Заставят пересмотреть, а
то и примерить все: и шубу, и пальто, и поддевку.
Я усиленно поддерживал подобные знакомства: благодаря им я получал интересные сведения для газет и проникал иногда в тайные игорные дома, где меня не стеснялись и где я встречал таких людей, которые были приняты в обществе, состояли даже членами клубов, а на самом
деле были или шулера, или аферисты, а
то и атаманы шаек.
Специально для этого и держится такая «мельница», а кроме
того, в ней в
дни, не занятые «деловыми», играет всякая шпана мелкотравчатая и дает верный доход — с банка берут десять процентов.
Это у нас
то и
дело бывает…
Раз в пьесе, полученной от него, письмо попалось: писал он сам автору, что пьеса поставлена быть не может по независящим обстоятельствам. Конечно, зачем чужую ставить, когда своя есть! Через два
дня я эту пьесу перелицевал, через месяц играли ее, а фарс с найденным письмом отослали автору обратно в
тот же
день, когда я возвратил его.
— Ах, Жорж! Не может он без глупых шуток! — улыбнулась она мне. — Простите, у нас беспорядок. Жорж возится с этой рванью, с переписчиками… Сидят и чешутся… На сорок копеек в
день персидской ромашки выходит… А
то без нее такой зоологический сад из квартиры сделают, что сбежишь… Они из «Собачьего зала».
То же самое было и на Живодерке, где помещался «Собачий зал Жана де Габриель». Населенная мастеровым людом, извозчиками, цыганами и официантами, улица эта была весьма шумной и
днем и ночью. Когда уже все «заведения с напитками» закрывались и охочему человеку негде было достать живительной влаги, тогда он шел на эту самую улицу и удовлетворял свое желание в «Таверне Питера Питта».
В другие
дни недели купцы обедали у себя дома, в Замоскворечье и на Таганке, где их ожидала супруга за самоваром и подавался обед,
то постный,
то скоромный, но всегда жирный — произведение старой кухарки, не любившей вносить новшества в меню, раз установленное ею много лет назад.
На другой
день в
том же своем единственном пиджаке он явился в роскошную квартиру против дома генералгубернатора и начал писать одновременно с нее и с ее дочери.
Только немногим удавалось завоевать свое место в жизни. Счастьем было для И. Левитана с юных
дней попасть в кружок Антона Чехова. И. И. Левитан был беден, но старался по возможности прилично одеваться, чтобы быть в чеховском кружке, также в
то время бедном, но талантливом и веселом. В дальнейшем через знакомых оказала поддержку талантливому юноше богатая старуха Морозова, которая его даже в лицо не видела. Отвела ему уютный, прекрасно меблированный дом, где он и написал свои лучшие вещи.
—
То ли
дело нюхануть! И везде можно, и дома воздух не портишь… А главное, дешево и сердито!
Например, игра в наперсток состоит в
том, чтобы угадать, под каким из трех наперстков лежит хлебный шарик, который шулер на глазах у всех кладет под наперсток, а на самом
деле приклеивает к ногтю — и под наперстком ничего нет…
Они выплывают во время уж очень крупных скандалов и бьют направо и налево, а в помощь им всегда становятся завсегдатаи — «болдохи», которые дружат с ними, как с нужными людьми, с которыми «
дело делают» по сбыту краденого и пользуются у них приютом, когда опасно ночевать в ночлежках или в своих «хазах». Сюда же никакая полиция никогда не заглядывала, разве только городовые из соседней будки, да и
то с самыми благими намерениями — получить бутылку водки.
Круглые сутки в маленьких каморках делалось
дело:
то «тырбанка сламу»,
то есть дележ награбленного участниками и продажа его,
то исполнение заказов по фальшивым паспортам или другим подложным документам особыми спецами.
Первым
делом они перестроили «Эрмитаж» еще роскошнее, отделали в
том же здании шикарные номерные бани и выстроили новый дом под номера свиданий. «Эрмитаж» увеличился стеклянной галереей и летним садом с отдельным входом, с роскошными отдельными кабинетами, эстрадами и благоуханным цветником…
Роскошен белый колонный зал «Эрмитажа». Здесь привились юбилеи. В 1899 году, в Пушкинские
дни, там был Пушкинский обед, где присутствовали все знаменитые писатели
того времени.
Речь Жадаева попала в газеты, насмешила Москву, и тут принялись за очистку Охотного ряда. Первым
делом было приказано иметь во всех лавках кошек. Но кошки и так были в большинстве лавок. Это был род спорта — у кого кот толще. Сытые, огромные коты сидели на прилавках, но крысы обращали на них мало внимания. В надворные сараи котов на ночь не пускали после
того, как одного из них в сарае ночью крысы сожрали.
Если последний давал на чай,
то чайные деньги сдавали в буфет на учет и
делили после.
Вмиг разменяет, сочтет на глазах гостя,
тот положит в карман, и
делу конец.
Сюда являлось на поклон духовенство, здесь судили провинившихся, здесь заканчивались бракоразводные
дела, требовавшие огромных взяток и подкупных свидетелей, которые для уличения в неверности
того или другого супруга, что было необходимо по старому закону при разводе, рассказывали суду, состоявшему из седых архиереев, все мельчайшие подробности физической измены, чему свидетелями будто бы они были.
Рядом с воротами стояло низенькое каменное здание без окон, с одной дверью на двор. Это — морг. Его звали «часовня». Он редко пустовал.
То и
дело сюда привозили трупы, поднятые на улице, или жертвы преступлений. Их отправляли для судебно-медицинского вскрытия в анатомический театр или, по заключению судебных властей, отдавали родственникам для похорон. Бесприютных и беспаспортных отпевали тут же и везли на дрогах, в дощатых гробах на кладбище.
Ночью вывешивались вместо шаров фонари: шар — белый фонарь, крест — красный. А если красный фонарь сбоку, на
том месте, где
днем — красный флаг, — это сбор всех частей. По третьему номеру выезжали пожарные команды трех частей, по пятому — всех частей.
Я помню одно необычайно сухое лето в половине восьмидесятых годов, когда в один
день было четырнадцать пожаров, из которых два — сбор всех частей. Горели Зарядье и Рогожская почти в одно и
то же время… А кругом мелкие пожары…
Теперь пожарное
дело в Москве доведено до совершенства, люди воспитанны, выдержанны, снабжены всем необходимым. Дисциплина образцовая — и
та же былая удаль и смелость, но сознательная, вооруженная технической подготовкой, гимнастикой, наукой… Быстрота выездов на пожар теперь измеряется секундами. В чистой казарме, во втором этаже, дежурная часть — одетая и вполне готовая. В полу казармы широкое отверстие, откуда видны толстые, гладко отполированные столбы.
И движется, ползет, громыхая и звеня железом, партия иногда в тысячу человек от пересыльной тюрьмы по Садовой, Таганке, Рогожской… В голове партии погремливают ручными и ножными кандалами, обнажая
то и
дело наполовину обритые головы, каторжане. Им приходится на ходу отвоевывать у конвойных подаяние, бросаемое народом.
Затем происходила умопомрачительная сцена прощания, слезы, скандалы. Уже многие из арестантов успели подвыпить,
то и
дело буйство, пьяные драки… Наконец конвою удается угомонить партию, выстроить ее и двинуть по Владимирке в дальний путь.
Наживались на этих подаяниях главным образом булочники и хлебопекарни. Только один старик Филиппов, спасший свое громадное
дело тем, что съел таракана за изюминку, был в этом случае честным человеком.
Уже много лет спустя его сын, продолжавший отцовское
дело, воздвиг на месте двухэтажного дома
тот большой, что стоит теперь, и отделал его на заграничный манер, устроив в нем знаменитую некогда «филипповскую кофейную» с зеркальными окнами, мраморными столиками и лакеями в смокингах…
У сыщиков,
то и
дело забегавших в кофейную, эта публика была известна под рубрикой: «играющие».
«Играющие» тогда уже стало обычным словом, чуть ли не характеризующим сословие, цех, дающий, так сказать, право жительства в Москве.
То и
дело полиции при арестах приходилось довольствоваться ответами на вопрос о роде занятий одним словом: «играющий».
Года через два, а именно 25 сентября 1905 года, это зеркальное стекло разлетелось вдребезги.
То, что случилось здесь в этот
день, поразило Москву.
Во время сеанса он тешил князя, болтая без умолку обо всем, передавая все столичные сплетни, и в
то же время успевал проводить разные крупные
дела, почему и слыл влиятельным человеком в Москве. Через него многого можно было добиться у всемогущего хозяина столицы, любившего своего парикмахера.
Штрафы были такие: в 2 часа ночи — 30 копеек, в 2 часа 30 минут — 90 копеек,
то есть удвоенная сумма плюс основная, в 3 часа — 2 рубля 10 копеек, в 3 часа 30 минут — 4 рубля 50 копеек, в 4 часа — 9 рублей 30 копеек, в 5 часов — 18 рублей 60 копеек, а затем Кружок в 6 часов утра закрывался, и игроки должны были оставлять помещение, но нередко игра продолжалась и
днем, и снова до вечера…
В трактир
то и
дело входили собачники со щенками за пазухой и в корзинках (с большими собаками барышников в трактир не впускали), и начинался осмотр, а иногда и покупка собак.
Он
то и
дело брал папиросу, закуривал не торопясь, стараясь казаться хладнокровным.
Только сохранил свой старый стиль огромный «портретный» зал, длинный, уставленный ломберными столами, которые все были заняты только в клубные
дни,
то есть два раза в неделю — в среду и в субботу.
В одно из моих ранних посещений клуба я проходил в читальный зал и в «говорильне» на ходу, мельком увидел старика военного и двух штатских, сидевших на диване в углу, а перед ними стоял огромный, в черном сюртуке, с львиной седеющей гривой, полный энергии человек,
то и
дело поправлявший свое соскакивающее пенсне, который ругательски ругал «придворную накипь», по протекции рассылаемую по стране управлять губерниями.
На другой
день и далее, многие годы, до самой революции, магазин был полон покупателей, а тротуары — безденежных, а
то и совсем голодных любопытных, заглядывавших в окна.
Уже три поколения банщиков обслуживает Кирсаныч. Особенно много у него починок.
То и
дело прибегают к нему заказчики:
тому подметки,
тому подбор,
тому обсоюзить,
тому головки, а банщицам —
то новые полусапожки яловочные на резине для сырости,
то бабке-костоправке башмаки без каблуков, и починка, починка всякая. Только успевай делать.