Неточные совпадения
Летом с пяти, а зимой с семи часов вся квартира на ногах. Закусив наскоро, хозяйки
и жильцы, перекидывая на руку вороха разного барахла
и сунув за пазуху туго набитый кошелек, грязные
и оборванные, бегут на толкучку, на промысел. Это съемщики квартир, которые сами
работают с утра до ночи.
И жильцы у них такие же. Даже детишки вместе со старшими бегут на улицу
и торгуют спичками
и папиросами
без бандеролей, тут же сфабрикованными черт знает из какого табака.
Н.
И. Струнников, сын крестьянина, пришел в город
без копейки в кармане
и добился своего не легко. После С.
И. Грибкова он поступил в Училище живописи
и начал
работать по реставрации картин у известного московского парфюмера Брокара, владельца большой художественной галереи.
Посредине бульвара конные жандармы носились за студентами.
Работали с одной стороны нагайками, а с другой — палками
и камнями. По бульвару метались лошади
без всадников, а соседние улицы переполнились любопытными. Свалка шла вовсю: на помощь полиции были вызваны казаки, они окружили толпу
и под усиленным конвоем повели в Бутырскую тюрьму. «Ляпинка» — описанное выше общежитие студентов Училища живописи — вся сплошь высыпала на бульвар.
Мастеровые в будние дни начинали работы в шесть-семь часов утра
и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского
работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями в квартирах на дворе; а холостые с мальчиками-учениками ночевали в мастерских, спали на верстаках
и на полу,
без всяких постелей: подушка — полено в головах или свои штаны, если еще не пропиты.
Неточные совпадения
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз,
и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания.
И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую отец
и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась
и работала в другом месте.
За городом
работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые
и красные мергеля, — расчищали съезд к реке
и место для вокзала. Согнувшись горбато, ходили люди в рубахах
без поясов, с расстегнутыми воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали
и скулили колеса тачек. Трудовой шум
и жирный запах сырой глины стоял в потном воздухе. Группа рабочих тащила волоком по земле что-то железное, уродливое, один из них ревел:
В нем что-то сильно
работает, но не любовь. Образ Ольги пред ним, но он носится будто в дали, в тумане,
без лучей, как чужой ему; он смотрит на него болезненным взглядом
и вздыхает.
— Я совсем другой — а? Погоди, ты посмотри, что ты говоришь! Ты разбери-ка, как «другой»-то живет? «Другой»
работает без устали, бегает, суетится, — продолжал Обломов, — не
поработает, так
и не поест. «Другой» кланяется, «другой» просит, унижается… А я? Ну-ка, реши: как ты думаешь, «другой» я — а?
«Меланхолихой» звали какую-то бабу в городской слободе, которая простыми средствами лечила «людей»
и снимала недуги как рукой. Бывало, после ее леченья, иного скоробит на весь век в три погибели, или другой перестанет говорить своим голосом, а только кряхтит потом всю жизнь; кто-нибудь воротится от нее
без глаз или
без челюсти — а все же боль проходила,
и мужик или баба
работали опять.