Неточные совпадения
Нищий-аристократ берет, например, правую сторону Пречистенки с переулками и пишет двадцать писем-слезниц,
не пропустив никого, в двадцать домов, стоящих внимания. Отправив письмо, на другой
день идет
по адресам. Звонит в парадное крыльцо: фигура аристократическая, костюм, взятый напрокат, приличный. На вопрос швейцара говорит...
Дело о задушенном индейце в воду кануло, никого
не нашли. Наконец года через два явился законный наследник — тоже индеец, но одетый по-европейски. Он приехал с деньгами, о наследстве
не говорил, а цель была одна — разыскать убийц дяди. Его сейчас же отдали на попечение полиции и Смолина.
Любили букинисты и студенческую бедноту, делали для нее всякие любезности. Приходит компания студентов, человек пять, и общими силами покупают одну книгу или издание лекций совсем задешево, и все учатся
по одному экземпляру. Или брали напрокат книгу, уплачивая
по пятачку в
день. Букинисты давали книги без залога, и никогда книги за студентами
не пропадали.
Что он Зайцевский — об этом и
не знали. Он как-то зашел ко мне и принес изданную им книжку стихов и рассказов, которые он исполнял на сцене. Книжка называлась «Пополам». Меня он
не застал и через
день позвонил
по телефону, спросив, получил ли я ее.
В тот
день, когда произошла история с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил
по случаю дождя довезти меня в своем экипаже до дому. Я отказывался, говоря, что еду на Самотеку, а это ему
не по пути, но он уговорил меня и, отпустив кучера, лихо домчал в своем шарабане до Самотеки, где я зашел к моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
Раз в пьесе, полученной от него, письмо попалось: писал он сам автору, что пьеса поставлена быть
не может
по независящим обстоятельствам. Конечно, зачем чужую ставить, когда своя есть! Через два
дня я эту пьесу перелицевал, через месяц играли ее, а фарс с найденным письмом отослали автору обратно в тот же
день, когда я возвратил его.
Об этом на другой
день разнеслось
по городу, и уж другой клички Рыжеусову
не было, как «Нога петушья»!
Только немногим удавалось завоевать свое место в жизни. Счастьем было для И. Левитана с юных
дней попасть в кружок Антона Чехова. И. И. Левитан был беден, но старался
по возможности прилично одеваться, чтобы быть в чеховском кружке, также в то время бедном, но талантливом и веселом. В дальнейшем через знакомых оказала поддержку талантливому юноше богатая старуха Морозова, которая его даже в лицо
не видела. Отвела ему уютный, прекрасно меблированный дом, где он и написал свои лучшие вещи.
Все пьяным-пьяно, все гудит, поет, ругается… Только в левом углу за буфетом тише — там идет игра в ремешок, в наперсток… И никогда еще никто в эти игры
не выигрывал у шулеров, а все-таки
по пьяному
делу играют… Уж очень просто.
Они выплывают во время уж очень крупных скандалов и бьют направо и налево, а в помощь им всегда становятся завсегдатаи — «болдохи», которые дружат с ними, как с нужными людьми, с которыми «
дело делают»
по сбыту краденого и пользуются у них приютом, когда опасно ночевать в ночлежках или в своих «хазах». Сюда же никакая полиция никогда
не заглядывала, разве только городовые из соседней будки, да и то с самыми благими намерениями — получить бутылку водки.
Там, где в болоте
по ночам раздавалось кваканье лягушек и неслись вопли ограбленных завсегдатаями трактира, засверкали огнями окна дворца обжорства, перед которым стояли
день и ночь дорогие дворянские запряжки, иногда еще с выездными лакеями в ливреях. Все на французский манер в угоду требовательным клиентам сделал Оливье — только одно русское оставил: в ресторане
не было фрачных лакеев, а служили московские половые, сверкавшие рубашками голландского полотна и шелковыми поясами.
— Трактирщика винить нельзя: его
дело торговое, значит, сама публика стала такая, что ей ни машина, ни селянка, ни расстегай
не нужны. Ей подай румын, да разные супы из черепахи, да филе бурдалезы… Товарец
по покупателю… У Егорова, бывало, курить
не позволялось, а теперь копти потолок сколько хошь! Потому всё, что прежде в Москве народ был, а теперь — публика.
Изредка он выезжал из дому
по делам в дорогой старинной карете, на паре прекрасных лошадей, со своим бывшим крепостным кучером, имени которого никто
не знал, а звали его все «Лапша».
По случаю лунной ночи,
по правилам думского календаря, хотя луны и
не видно на самом
деле, уличные фонари всей Москвы погашены.
Лучше же всех считался Агапов в Газетном переулке, рядом с церковью Успения. Ни раньше, ни после такого
не было. Около дома его в
дни больших балов
не проехать
по переулку: кареты в два ряда, два конных жандарма порядок блюдут и кучеров вызывают.
Трактир «Собачий рынок» был
не на самой площади, а вблизи нее, на Неглинном проезде, но считался на Трубе. Это был грязноватый трактирчик-низок. В нем имелся так называемый чистый зал,
по воскресеньям занятый охотниками. Каждая их группа на этот
день имела свой дожидавшийся стол.
Никогда
не были так шумны московские улицы, как ежегодно в этот
день. Толпы студентов до поздней ночи ходили
по Москве с песнями, ездили, обнявшись, втроем и вчетвером на одном извозчике и горланили. Недаром во всех песенках рифмуется: «спьяна» и «Татьяна»! Это был беззаботно-шумный, гулящий
день. И полиция, — такие она имела расчеты и указания свыше, — в этот
день студентов
не арестовывала. Шпикам тоже было приказано
не попадаться на глаза студентам.
Дело оказалось простым: на Лубянской площади был бассейн, откуда брали воду водовозы. Вода шла из Мытищинского водопровода, и
по мере наполнения бассейна сторож запирал краны. Когда же нужно было наполнять Челышевский пруд, то сторож крана бассейна
не запирал, и вода
по трубам шла в банный пруд.
У цирюльников было правило продержать десять минут банку, чтобы лучше натянуло, но выходило на
деле по-разному. В это время цирюльник уходил курить, а жертва его искусства спокойно лежала, дожидаясь дальнейших мучений. Наконец терпения
не хватало, и жертва просила окружающих позвать цирюльника.
Как-то в жаркий осенний
день, какие иногда выпадают в сентябре,
по бульвару среди детей в одних рубашонках и гуляющей публики в летних костюмах от Тверской заставы быстро и сосредоточенно шагали,
не обращая ни на кого внимания, три коротеньких человека.
Старший Федор все так же ростовщичал и резал купоны, выезжая
днем в город,
по делам. Обедали оба брата дома, ели исключительно русские кушанья, без всяких деликатесов, но ни тот, ни другой
не пил. К восьми вечера они шли в трактир Саврасенкова на Тверской бульвар, где собиралась самая разнообразная публика и кормили дешево.
А то еще один из замоскворецких, загуливавших только у Бубнова и
не выходивших
дня по два из кабинетов, раз приезжает ночью домой на лихаче с приятелем. Ему отворяют ворота — подъезд его дедовского дома был со двора, а двор был окружен высоким деревянным забором, а он орет...
— Жалости подобно! Оно хоть и
по закону, да
не по совести! Посадят человека в заключение, отнимут его от семьи, от детей малых, и вместо того, чтобы работать ему, да, может, работой на ноги подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел вот молодой человек — только что женился, а на другой
день посадили. А дело-то с подвохом было: усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника, а жену при себе содержать стал…
За кашей, всегда гречневой, с топленым салом, а в постные
дни с постным маслом,
дело шло веселей: тут уже
не зевай, а то ложкой едва возьмешь, она уже
по дну чашки стучит.
Все торопятся — кто на работу, на службу, кто с работы, со службы,
по делам, но прежних пресыщенных гуляющих, добывающих аппетит,
не вижу… Вспоминается: «Теперь брюхо бегает за хлебом, а
не хлеб за брюхом».
Их звали «фалаторы», они скакали в гору, кричали на лошадей, хлестали их концом повода и хлопали с боков ногами в сапожищах, едва влезавших в стремя. И бывали случаи, что «фалатор» падал с лошади. А то лошадь поскользнется и упадет, а у «фалатора» ноги в огромном сапоге или, зимнее
дело, валенке — из стремени
не вытащишь. Никто их
не учил ездить, а прямо из деревни сажали на коня — езжай! А у лошадей были нередко разбиты ноги от скачки в гору
по булыгам мостовой, и всегда измученные и недокормленные.