Вернулся Хлудов в Москву, женился во второй раз, тоже на девушке из простого звания, так как
не любил ни купчих, ни барынь. Очень любил свою жену, но пьянствовал по-старому и задавал свои обычные обеды.
С удовольствием он рассказывал, любил говорить, и охотно все его слушали. О себе он
не любил поминать, но все-таки приходилось, потому что рассказывал он только о том, где сам участником был, где себя не выключишь.
Много таких предметов для насмешек было, но иногда эти насмешки и горем отзывались. Так, половой в трактире Лопашова, уже старик, действительно
не любил, когда ему с усмешкой заказывали поросенка. Это напоминало ему горький случай из его жизни.
Это все знали, и являвшийся к нему богатый купец или барин-делец курил копеечную сигару и пил чай за шесть копеек, затем занимал десятки тысяч под вексель. По мелочам Карташев
не любил давать. Он брал огромные проценты, но обращаться в суд избегал, и были случаи, что деньги за должниками пропадали.
Неточные совпадения
Любили букинисты и студенческую бедноту, делали для нее всякие любезности. Приходит компания студентов, человек пять, и общими силами покупают одну книгу или издание лекций совсем задешево, и все учатся по одному экземпляру. Или брали напрокат книгу, уплачивая по пятачку в день. Букинисты давали книги без залога, и никогда книги за студентами
не пропадали.
Ученические выставки пользовались популярностью, их посещали, о них писали, их
любила Москва. И владельцы галерей, вроде Солдатенкова, и никому
не ведомые москвичи приобретали дешевые картины, иногда будущих знаменитостей, которые впоследствии приобретали огромную ценность.
Долгоруков
не брал взяток.
Не нужны они ему были. Старый холостяк, проживший огромное состояние и несколько наследств, он
не был кутилой, никогда
не играл в карты, но
любил задавать балы и
не знал счета деньгам, даже никогда
не брал их в руки.
Старички особенно
любили сидеть на диванах и в креслах аванзала и наблюдать проходящих или сладко дремать. Еще на моей памяти были такие древние старички — ну совсем князь Тугоуховский из «Горе от ума». Вводят его в мягких замшевых или суконных сапожках, закутанного шарфом, в аванзал или «кофейную» и усаживают в свое кресло. У каждого было излюбленное кресло, которое в его присутствии никто занять
не смел.
Среди рассеянной Москвы,
При толках виста и бостона,
При бальном лепете молвы
Ты
любишь игры Аполлона.
Царица муз и красоты,
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И над задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком,
И вьется, и пылает гений.
Певца, плененного тобой,
Не отвергай смиренной дани,
Внемли с улыбкой голос мой,
Как мимоездом Каталани
Цыганке внемлет кочевой.
Он страстно
любил пожары,
не пропускал ни одного, и, как все пожарные,
любил бани.
И многие миллионеры московские, вышедшие из бедноты,
любили здесь полакомиться, старину вспомнить. А если сам
не пойдет, то малого спосылает...
А покойный артист Михаил Провыч Садовский, москвич из поколения в поколение, чем весьма гордился,
любя подражать московскому говору, иначе и
не говорил...
Это был старик огромного роста, богатырского сложения, читал наизусть чуть
не всего Пушкина, а «Евгения Онегина» знал всего и
любил цитировать.
Хлестаков. Покорно благодарю. Я сам тоже — я
не люблю людей двуличных. Мне очень нравится ваша откровенность и радушие, и я бы, признаюсь, больше бы ничего и не требовал, как только оказывай мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я — признаюсь, это моя слабость, —
люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы были немножко ниже ростом,
не правда ли?
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами!
не дадите ни слова поговорить о деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг?
любит этак распекать или нет?
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного
не пощадит для словца, и деньгу тоже
любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Хлестаков. По моему мнению, что нужно? Нужно только, чтобы тебя уважали,
любили искренне, —
не правда ли?
Не так ли, благодетели?» // — Так! — отвечали странники, // А про себя подумали: // «Колом сбивал их, что ли, ты // Молиться в барский дом?..» // «Зато, скажу
не хвастая, //
Любил меня мужик!