Неточные совпадения
Вот рядом огромные дома Румянцева, в которых было два трактира — «Пересыльный» и «Сибирь», а далее, в доме Степанова, трактир «Каторга», когда-то принадлежавший знаменитому укрывателю беглых и разбойников Марку Афанасьеву, а потом перешедший
к его приказчику Кулакову, нажившему состояние на насиженном своим старым хозяином
месте.
Через минуту Коське передали сумочку, и он убежал с ней стремглав, но не в условленное
место, в Поляковский сад на Бронной, где ребята обыкновенно «тырбанили слам», а убежал он по бульварам
к Трубе, потом
к Покровке, а оттуда
к Мясницкой части, где и сел у ворот, в сторонке. Спрятал под лохмотья сумку и ждет.
Букинисты и антиквары (последних звали «старьевщиками») были аристократической частью Сухаревки. Они занимали
место ближе
к Спасским казармам. Здесь не было той давки, что на толкучке. Здесь и публика была чище: коллекционеры и собиратели библиотек, главным образом из именитого купечества.
В башнях заведены лавки немаловажных чиновников;
к стенам пристроены в иных
местах неблаговидные лавочки, в других погреба, сараи, конюшни…
В назначенный день
к семи часам вечера приперла из «Ляпинки» артель в тридцать человек. Швейцар в ужасе, никого не пускает. Выручила появившаяся хозяйка дома, и княжеский швейцар в щегольской ливрее снимал и развешивал такие пальто и полушубки, каких вестибюль и не видывал. Только
места для калош остались пустыми.
В 1923–1924 годах на
месте, где были «Мясницкие» меблированные комнаты, выстроены торговые помещения. Под ними оказались глубоченные подвалы со сводами и какими-то столбами, напоминавшие соседние тюрьмы «Тайного приказа»,
к которому, вероятно, принадлежали они. Теперь их засыпали, но до революции они были утилизированы торговцем Чичкиным для склада молочных продуктов.
Тревожный звонок — и все бросаются
к столбам, охватывают их в обнимку, ныряют по ним в нижний сарай, и в несколько секунд — каждый на своем определенном
месте автомобиля: каску на голову, прозодежду надевают на полном ходу летящего по улице автомобиля.
Черный хлеб, калачи и сайки ежедневно отправляли в Петербург
к царскому двору. Пробовали печь на
месте, да не выходило, и старик Филиппов доказывал, что в Петербурге такие калачи и сайки не выйдут.
Завсегдатаи «вшивой биржи». Их мало кто знал, зато они знали всех, но у них не было обычая подавать вида, что они знакомы между собой. Сидя рядом, перекидывались словами, иной подходил
к занятому уже столу и просил, будто у незнакомых, разрешения сесть. Любимое
место подальше от окон, поближе
к темному углу.
Сконфуженный корнет, подобрав саблю, заторопился
к выходу. А юноша-военный занял свое
место у огромного окна с зеркальным стеклом.
А на том
месте, где сейчас висят цепи Пугачева, которыми он был прикован
к стене тюрьмы, тогда висела «черная доска», на которую записывали исключенных за неуплаченные долги членов клуба, которым вход воспрещался впредь до уплаты долгов. Комната эта звалась «лифостротон». [Судилище.]
Кончился молебен. Начался завтрак. Архиерей в черной рясе и клобуке занял самое почетное
место, лицом
к часам и завешенной ложе.
Архиерей встал, поклонился и жестом попросил всех остаться на своих
местах. Хозяин проводил его
к выходу.
Конюхи из трактира
к началу бегов отвозили хозяев в полтиничные
места беговой беседки, тогда еще деревянной, а сами, стоя на шарабанах, смотрели через забор на бега, знали каждую лошадь, обсуждали шансы выигрыша и даже играли в тотализатор, складываясь по двугривенному — тогда еще тотализатор был рублевый.
А в праздничные дни
к вечеру трактир сплошь битком набит пьяными —
места нет. И лавирует половой между пьяными столами, вывертываясь и изгибаясь, жонглируя над головой высоко поднятым подносом на ладони, и на подносе иногда два и семь — то есть два чайника с кипятком и семь приборов.
К известному часу подъезжали
к «Голубятне» богатые купцы, но всегда на извозчиках, а не на своих рысаках, для конспирации, поднимались на второй этаж, проходили мимо ряда закрытых кабинетов за буфет, а оттуда по внутренней лестнице пробирались в отгороженное помещение и занимали
места вокруг арены.
Сам же он во всю жизнь свою не ходил по другой улице, кроме той, которая вела
к месту его службы, где не было никаких публичных красивых зданий; не замечал никого из встречных, был ли он генерал или князь; в глаза не знал прихотей, какие дразнят в столицах людей, падких на невоздержанье, и даже отроду не был в театре.
Неточные совпадения
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне,
к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого
места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные
места. Вот недавно один поручик пишет
к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
В следующую речь Стародума Простаков с сыном, вышедшие из средней двери, стали позади Стародума. Отец готов его обнять, как скоро дойдет очередь, а сын подойти
к руке. Еремеевна взяла
место в стороне и, сложа руки, стала как вкопанная, выпяля глаза на Стародума, с рабским подобострастием.
Митрофан. Потому что она приложена
к своему
месту. Вон у чулана шеста неделя дверь стоит еще не навешена: так та покамест существительна.
Скотинин. То ль еще увидишь, как опознаешь меня покороче. Вишь ты, здесь содомно. Через час
место приду
к тебе один. Тут дело и сладим. Скажу, не похвалясь: каков я, право, таких мало. (Отходит.)