Неточные совпадения
Глеб Иванович схватил меня за
руку и потащил на площадь, уже опустевшую и покрытую лужами,
в которых отражался огонь единственного фонаря.
Мы шли. Нас остановил мрачный оборванец и протянул
руку за подаянием. Глеб Иванович полез
в карман, но я задержал его
руку и, вынув рублевую бумажку, сказал хитрованцу...
Мой спутник задул
в моей
руке спичку и потащил меня дальше, а голова еще что-то бурчала вслед.
Ребенок, целый день мокрый и грязный, лежал у нее на
руках, отравляясь соской, и стонал от холода, голода и постоянных болей
в желудке, вызывая участие у прохожих к «бедной матери несчастного сироты».
То у одного из хитровских домовладельцев
рука в думе, то у другого — друг
в канцелярии генерал-губернатора, третий сам занимает важное положение
в делах благотворительности.
По Солянке было рискованно ходить с узелками и сумками даже днем, особенно женщинам: налетали хулиганы, выхватывали из
рук узелки и мчались
в Свиньинский переулок, где на глазах преследователей исчезали
в безмолвных грудах кирпичей. Преследователи останавливались
в изумлении — и вдруг
в них летели кирпичи. Откуда — неизвестно… Один, другой… Иногда проходившие видели дымок, вьющийся из мусора.
Как-то днем захожу к Ольге Петровне. Она обмывает
в тазике покрытую язвами ручонку двухлетнего ребенка, которого держит на
руках грязная нищенка, баба лет сорока. У мальчика совсем отгнили два пальца: средний и безымянный. Мальчик тихо всхлипывал и таращил на меня глаза: правый глаз был зеленый, левый — карий. Баба ругалась: «У, каторжный, дармоедина! Удавить тебя мало».
И еще, кроме мух и тараканов, было только одно живое существо
в его квартире — это состарившаяся с ним вместе большущая черепаха, которую он кормил из своих
рук, сажал на колени, и она ласкалась к нему своей голой головой с умными глазами.
Небольшого роста, плечистый, выбритый и остриженный начисто,
в поношенном черном пальто и картузе с лаковым козырьком, солидный и степенный, точь-в-точь камердинер средней
руки, двигается незаметно Смолин по Сухаревке.
Помню еще, что сын владельца музея
В. М. Зайцевский, актер и рассказчик, имевший
в свое время успех на сцене, кажется, существовал только актерским некрупным заработком, умер
в начале этого столетия. Его знали под другой, сценической фамилией, а друзья, которым он
в случае нужды помогал щедрой
рукой, звали его просто — Вася Днепров.
На Сухаревке жулью
в одиночку делать нечего. А сколько сортов всякого жулья! Взять хоть «играющих»: во всяком удобном уголку садятся прямо на мостовую трое-четверо и открывают игру
в три карты — две черные, одна красная. Надо угадать красную. Или игра
в ремешок: свертывается кольцом ремешок, и надо гвоздем попасть так, чтобы гвоздь остался
в ремешке. Но никогда никто не угадает красной, и никогда гвоздь не остается
в ремне. Ловкость
рук поразительная.
Пришел, положим, мужик свой последний полушубок продавать. Его сразу окружает шайка барышников. Каждый торгуется, каждый дает свою цену. Наконец, сходятся
в цене. Покупающий неторопливо лезет
в карман, будто за деньгами, и передает купленную вещь соседу. Вдруг сзади мужика шум, и все глядят туда, и он тоже туда оглядывается. А полушубок
в единый миг, с
рук на
руки, и исчезает.
В одну из палаток удалось затащить чиновника
в сильно поношенной шинели. Его долго рвали пополам два торговца — один за правую
руку, другой за левую.
Человеколюбивое общество, кое-как подремонтировав дом, пустило
в него такую же рвань, только с паспортами, и так же тесно связанную с толкучкой. Заселили дом сплошь портные, сапожники, барышники и торговцы с
рук, покупщики краденого.
— Да мне не надо платья! — отбивается от двух молодцов
в поддевках, ухвативших его за
руки, какой-нибудь купец или даже чиновник.
Успеваю рассмотреть огромную фигуру человека
в поддевке, а рядом какого-то куцего, горбатого. Он качал
рукой и отдувался.
Банкомет вскочил со стула, схватил меня одной
рукой за лоб, а другой за подбородок, чтобы раскрыть мне рот. Оська стоял с кружкой, готовый влить пиво насильно мне
в рот.
В 1905 году
в его контору явились экспроприаторы. Скомандовав служащим «
руки вверх», они прошли к «самому»
в кабинет и, приставив револьвер к виску, потребовали...
— Отпираю, а у самого
руки трясутся, уже и денег не жаль: боюсь, вдруг пристрелят. Отпер. Забрали тысяч десять с лишком, меня самого обыскали, часы золотые с цепочкой сняли, приказали четверть часа не выходить из конторы… А когда они ушли, уж и хохотал я, как их надул: пока они мне карманы обшаривали, я
в кулаке держал десять золотых, успел со стола схватить… Не догадались кулак-то разжать! Вот как я их надул!.. Хи-хи-хи! — и раскатывался дробным смехом.
Кругом все знакомые… Приветствуя,
В. Е. Шмаровин иногда становится перед вошедшим:
в одной
руке серебряная стопочка допетровских времен, а
в другой — екатерининский штоф, «квинтель», как называли его на «средах».
Товарищ и друг
В.
В. Пукирева с юных дней, он знал историю картины «Неравный брак» и всю трагедию жизни автора: этот старый важный чиновник — живое лицо. Невеста рядом с ним — портрет невесты
В.
В. Пукирева, а стоящий со скрещенными
руками — это сам
В.
В. Пукирев, как живой.
Н. И. Струнников
в недоумении упирался, но П. М. Третьяков его выручил, подал ему
руку и сказал...
Когда весь табак перетрется со смесью, его вспрыскивать оставшимся одним золотником розового масла и перемешивать
руками. Затем насыпать
в бутылки; насыпав
в бутылки табак, закубрить его пробкой и завязать пузырем, поставить их на печь дней на пять или на шесть, а на ночь
в печку ставить, класть их надо
в лежачем положении. И табак готов».
Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на улицу, на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?.. Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает из земли и шагает по тротуару с бутылкой водки
в одной
руке и со свертком
в другой…
Вот за шампанским кончает обед шумная компания… Вскакивает, жестикулирует, убеждает кого-то франт
в смокинге, с брюшком. Набеленная, с накрашенными губами дама курит папиросу и пускает дым
в лицо и подливает вино
в стакан человеку во френче. Ему, видимо, неловко
в этой компании, но он
в центре внимания. К нему относятся убеждающие жесты жирного франта. С другой стороны около него трется юркий человек и показывает какие-то бумаги. Обхаживаемый отводит
рукой и не глядит, а тот все лезет, лезет…
И вместе с башней Троекуров начал строить свой дом, рядом с домом Голицына, чтобы «утереть ему нос», а материал, кстати, был под
рукой — от Сухаревой башни. Проведал об этом Петр, назвал Троекурова казнокрадом, а все-таки
в 1691 году рядом с домом Голицына появились палаты, тоже
в два этажа. Потом Троекуров прибавил еще третий этаж со сводами
в две с половиной сажени, чего не было ни до него, ни после.
Ловкий Петр Кирилыч первый придумал «художественно» разрезать такой пирог.
В одной
руке вилка,
в другой ножик; несколько взмахов
руки, и
в один миг расстегай обращался
в десятки тоненьких ломтиков, разбегавшихся от центрального куска печенки к толстым румяным краям пирога, сохранившего свою форму. Пошла эта мода по всей Москве, но мало кто умел так «художественно» резать расстегаи, как Петр Кирилыч, разве только у Тестова — Кузьма да Иван Семеныч. Это были художники!
В спальне — огромная, тоже красного дерева кровать и над ней ковер с охотничьим рогом, арапниками, кинжалами и портретами борзых собак. Напротив — турецкий диван; над ним масляный портрет какой-то очень красивой амазонки и опять фотографии и гравюры. Рядом с портретом Александра II
в серой визитке, с собакой у ног — фотография Герцена и Огарева, а по другую сторону — принцесса Дагмара с собачкой на
руках и Гарибальди
в круглой шапочке.
Впечатление жуткое, несмотря на вполне приличную семейную обстановку средней
руки; даже пара канареек перекликалась
в глубокой нише маленького окна.
Подъезжает
в день бала к подъезду генерал-губернаторского дворца какой-нибудь Ванька Кулаков
в белых штанах и расшитом «благотворительном» мундире «штатского генерала», входит
в вестибюль, сбрасывает на
руки швейцару соболью шубу и, отсалютовав с вельможной важностью треуголкой дежурящему
в вестибюле участковому приставу, поднимается по лестнице
в толпе дам и почетных гостей.
Правой
рукой его
в служебных делах был начальник секретного отделения канцелярии генерал-губернатора П. М. Хотинский — вечная московская «притча во языцех». Через него можно было умелому и денежному человеку сделать все.
На новогоднем балу важно выступает под
руку с супругой банкир Поляков
в белых штанах и мундире штатского генерала благотворительного общества. Про него ходил такой анекдот...
И сколько десятков раз приходилось выскакивать им на чествование генералов! Мало ли их «проследует» за день на Тверскую через площадь! Многие генералы издали махали
рукой часовому, что, мол, не надо вызванивать, но были и любители, особенно офицеры, только что произведенные
в генералы, которые тешили свое сердце и нарочно лишний раз проходили мимо гауптвахты, чтобы важно откозырять выстроившемуся караулу.
Восемь часов. Собирается публика. Артисты одеты. Пожарные
в Петровском театре сидят на заднем дворе
в тиковых полосатых куртках, загримированные неграми: лица, шеи и
руки вычернены, как сапоги.
Впереди мчится весь красный, с красным хвостом и красными
руками,
в блестящем шлеме верховой на бешеном огромном пегом коне… А сзади — дроги с баграми, на дрогах — красные черти…
Бешено грохочут по Тверской один за другим дьявольские поезда мимо генерал-губернаторского дома, мимо Тверской части, на которой развевается красный флаг — сбор всех частей. Сзади пожарных, стоя
в пролетке и одной
рукой держась за плечо кучера, лихо несется по Тверской полковник Арапов на своей паре и не может догнать пожарных…
Александр Михайлович Ломовский, генерал, самое уважаемое лицо между охотниками Москвы, тычет пальцем
в хвост щенка и делает какой-то крюк
рукой.
Он, не считая, пачками бросал деньги, спокойной
рукой получал выигрыши, не обращая внимания на проигрыш. Видно, что это все ему или скучно, или мысль его была далеко. Может быть, ему вспоминался безбородый юноша-маркер, а может быть, он предчувствовал грядущие голодные дни на Ривьере и
в Монако.
На другом конце стола прилизанный, с английским пробором на лысеющей голове скаковой «джентльмен», поклонник «карт, женщин и лошадей», весь занят игрой. Он соображает, следит за каждой картой, рассматривает каждую полоску ее крапа, когда она еще лежит
в ящике под
рукой банкомета, и ставит то мелко, то вдруг большой куш и почти всегда выигрывает.
Судьба крепостных решалась каждую ночь
в «адской комнате» клуба, где шла азартная игра, где жизнь имений и людей зависела от одной карты, от одного очка… а иногда даже — от ловкости банкомета, умеющего быстротой
рук «исправлять ошибки фортуны», как выражался Федор Толстой, «Американец», завсегдатай «адской комнаты»… Тот самый, о котором Грибоедов сказал...
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на
руку нечист…
Однажды
в «говорильне» Лев Голицын громовым голосом, размахивая
руками и поминутно поправляя пенсне, так же горячо доказывал необходимость запрещения водки, чтобы народ пил только чистые виноградные вина.
Когда все установятся, показывается
в ливрее, с жезлом вроде скипетра церемониймейстер, а вслед за ним, под
руку с женихом, невеста с букетом.
Навели на скрытую водой глубокую рытвину: лошади сразу по брюхо, а карета набок. Народ сбежался — началась торговля, и «молодые» заплатили полсотни рублей за выгрузку кареты и по десять рублей за то, что перенесли «молодых» на
руках в дом дяди.
Бешено зааплодировали Анне Захаровне, а она, коротенькая и толстая,
в лиловом платье, сверкая бриллиантами, кланялась из своей ложи и разводила
руками, посылая воздушные поцелуи.
Он громовым голосом вызывал кучеров, ставил
в экипаж покупки, правой
рукой на отлет снимал картуз с позументом, а
в левой зажимал полученный «на чай».
Моющийся сдавал платье
в раздевальню, получал жестяной номерок на веревочке, иногда надевал его на шею или привязывал к
руке, а то просто нацеплял на ручку шайки и шел мыться и париться. Вор, выследив
в раздевальне, ухитрялся подменить его номерок своим, быстро выходил, получал платье и исчезал с ним. Моющийся вместо дорогой одежды получал рвань и опорки.
На одной сидит человек с намыленным подбородком, другой держит его указательным и большим пальцами за нос, подняв ему голову, а сам, наклонившись к нему, заносит правой
рукой бритву, наполовину
в мыле.
На другой стороне сидит здоровенный, краснорожий богатырь
в одной рубахе с засученным до плеча рукавом, перед ним цирюльник с окровавленным ланцетом — значит, уж операция кончена; из
руки богатыря высокой струей бьет, как из фонтана, кровь, а под
рукой стоит крошечный мальчишка, с полотенцем через плечо, и держит таз, большой таз, наполовину полный крови.
Их бритые лица, потные и раскрасневшиеся, выглядывали из меховых воротников теплых пальто.
В правых
руках у них были скаковые хлысты,
в левых — маленькие саквояжи, а у одного,
в серой смушковой шапке, надвинутой на брови, под мышкой узелок и банный веник. Он был немного повыше и пошире
в плечах своих спутников.