Неточные совпадения
Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых — Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана», а «деловые ребята» были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым делом шли к ним на поклон. Тот и другой
знали в лицо
всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы. Да и никак не скроешься от них:
все равно свои донесут, что в такую-то квартиру вернулся такой-то.
— Правда ли, что ты
знаешь в лицо
всех беглых преступников на Хитровке и не арестуешь их?
Уж и били его воры за правду, а он
все свое. Почему такая правда жила в ребенке — никто не
знал. Покойный старик грибник объяснял по-своему эту черту своего любимца...
Центр района его действия была Сухаревка, а отсюда им были раскинуты нити повсюду, и он один только
знал все.
Он
знал все, видел
все — и молчал.
— Сколько добра-то у нас пропало! Оно ведь
все наше добро-то было… Ежели бы
знать, что умрет Андрей Михайлович, — прямо голыми руками бери!
Все Смолин
знает — не то, что где было, а что и когда будет и где…
Тогда умер знаменитый московский коллекционер М. М. Зайцевский, более сорока лет собиравший редкости изящных искусств, рукописей, пергаментов, первопечатных книг. Полвека его
знала вся Сухаревка.
Летом с пяти, а зимой с семи часов
вся квартира на ногах. Закусив наскоро, хозяйки и жильцы, перекидывая на руку вороха разного барахла и сунув за пазуху туго набитый кошелек, грязные и оборванные, бегут на толкучку, на промысел. Это съемщики квартир, которые сами работают с утра до ночи. И жильцы у них такие же. Даже детишки вместе со старшими бегут на улицу и торгуют спичками и папиросами без бандеролей, тут же сфабрикованными черт
знает из какого табака.
Конечно, от этого страдал больше
всего небогатый люд, а надуть покупателя благодаря «зазывалам» было легко. На последние деньги купит он сапоги, наденет, пройдет две-три улицы по лужам в дождливую погоду — глядь, подошва отстала и вместо кожи бумага из сапога торчит. Он обратно в лавку… «Зазывалы» уж
узнали зачем и на его жалобы закидают словами и его же выставят мошенником: пришел, мол, халтуру сорвать, купил на базаре сапоги, а лезешь к нам…
Это
знала полиция, обо
всем этом
знали гласные-домовладельцы, и
все, должно быть, думали: не нами заведено, не нами и кончится!
Кроме вин, которых истреблялось море, особенно шампанского, Купеческий клуб славился один на
всю Москву квасами и фруктовыми водами, секрет приготовления которых
знал только один многолетний эконом клуба — Николай Агафоныч.
«Развлечение», модный иллюстрированный журнал того времени, целый год печатал на заглавном рисунке своего журнала центральную фигуру пьяного купца, и
вся Москва
знала, что это Миша Хлудов, сын миллионера — фабриканта Алексея Хлудова, которому отведена печатная страничка в словаре Брокгауза, как собирателю знаменитой хлудовской библиотеки древних рукописей и книг, которую описывали известные ученые.
В половине восьмидесятых годов выдалась бесснежная зима. На Масленице, когда
вся Москва каталась на санях, была настолько сильная оттепель, что мостовые оголились, и вместо саней экипажи и телеги гремели железными шинами по промерзшим камням — резиновых шин тогда не
знали.
Товарищ и друг В. В. Пукирева с юных дней, он
знал историю картины «Неравный брак» и
всю трагедию жизни автора: этот старый важный чиновник — живое лицо. Невеста рядом с ним — портрет невесты В. В. Пукирева, а стоящий со скрещенными руками — это сам В. В. Пукирев, как живой.
Лихачи
знали всю подноготную всякого завсегдатая «Эрмитажа» и не верили в прочность… «вась-сиясей», а предпочитали купцов в загуле и в знак полного к ним уважения каждого именовали по имени-отчеству.
От трактира Тестова осталась только в двух-трех залах старинная мебель, а
все остальное и не
узнаешь! Даже стены другие стали.
Изредка он выезжал из дому по делам в дорогой старинной карете, на паре прекрасных лошадей, со своим бывшим крепостным кучером, имени которого никто не
знал, а звали его
все «Лапша».
Вся Москва об этом молчала,
знал только один фельетонист «Современных известий», Пастухов, но с него Долгоруков взял клятву, что он никогда не заикнется об этом деле.
Филиппов был настолько популярен, что известный московский поэт Шумахер отметил его смерть четверостишием, которое
знала вся Москва...
Завсегдатаи «вшивой биржи». Их мало кто
знал, зато они
знали всех, но у них не было обычая подавать вида, что они знакомы между собой. Сидя рядом, перекидывались словами, иной подходил к занятому уже столу и просил, будто у незнакомых, разрешения сесть. Любимое место подальше от окон, поближе к темному углу.
Они друзья с домовой прислугой — она выкладывает им
все сплетни про своих хозяев… Они
знают все новости и
всю подноготную своих клиентов и умеют учесть, что кому рассказать можно, с кем и как себя вести… Весьма наблюдательны и даже остроумны…
Одна из особенностей «умной комнаты» состояла в том, что посетители ее
знали, когда хотели
знать,
все, что делалось на свете, как бы тайно оно ни происходило.
Его
знала вся Москва за богатырскую фигуру.
Все эти важные покупатели
знали продавцов магазина и особенно почтенных звали по имени и отчеству.
Знал, что кому предложить: кому нежной, как сливочное масло, лососины, кому свежего лангуста или омара, чудищем красневшего на окне, кому икру, памятуя, что один любит белужью, другой стерляжью, третий кучугур, а тот сальян. И
всех помнил Иван Федорович и разговаривал с каждым таким покупателем, как равный с равным, соображаясь со вкусом каждого.
И по себе сужу: проработал я полвека московским хроникером и бытописателем, а мне и на ум не приходило хоть словом обмолвиться о банях, хотя я
знал немало о них,
знал бытовые особенности отдельных бань; встречался там с интереснейшими москвичами
всех слоев, которых не раз описывал при другой обстановке. А ведь в Москве было шестьдесят самых разнохарактерных, каждая по-своему, бань, и, кроме того,
все они имели постоянное население, свое собственное, сознававшее себя настоящими москвичами.
— Вы
всей Москве должны!.. В ваших книгах обо
всей Москве написали и ни слова не сказали о банях. А ведь Москва без бань — не Москва! А вы Москву
знаете, и грех вам не написать о нас, старых москвичах. Вот мы и просим вас не забыть бань.
И построит ему Иона Павлыч, что надо, на многие годы, как он строил на
всех банщиков. Он только на бани и работает, и бани не
знали другого портного, как своего земляка.
Подходит к буфету. Наливает ему буфетчик чайный стакан водки, а то, если другой буфетчик не
знает да нальет, как
всем, рюмку, он сейчас загудит...
Впрочем,
все буфеты
знали протодьякона Шеховцова, от возглашения «многая лета» которого на купеческих свадьбах свечи гасли и под люстрами хрустальные висюльки со звоном трепетали.
—
Все соуса
знает! — рекомендует главный повар.
— Видите, Иван Андреевич, ведь у
всех ваших конкурентов есть и «Ледяной дом», и «Басурман», и «Граф Монтекристо», и «Три мушкетера», и «Юрий Милославский». Но ведь это вовсе не то, что писали Дюма, Загоскин, Лажечников. Ведь там черт
знает какая отсебятина нагорожена… У авторов косточки в гробу перевернулись бы, если бы они
узнали.
Это был старик огромного роста, богатырского сложения, читал наизусть чуть не
всего Пушкина, а «Евгения Онегина»
знал всего и любил цитировать.
Но вот заливается по Питерской дороге курьерский колокольчик —
все приходит в движение. Освобождают правую часть дороги, и бешено несется курьерская или фельдъегерская тройка. Инвалид не ждет команды «подвысь!», а, подняв бревно, вытягивается во фрунт. Он
знает, что это или фельдъегерь, или курьер, или государственного преступника везут…
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да
все,
знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только,
знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но
все как-то позабывал.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А
все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не
узнали! А
все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Как бы, я воображаю,
все переполошились: «Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и не
знают, что такое значит «прикажете принять».
Да объяви
всем, чтоб
знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может
все сделать,
все,
все,
все!