Неточные совпадения
Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых — Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана», а «деловые ребята» были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым
делом шли к ним на поклон. Тот и другой знали в лицо
всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы. Да и никак не скроешься от них:
все равно свои донесут, что в такую-то квартиру вернулся такой-то.
— Вот потому двадцать годов и стою там на посту, а то и
дня не простоишь, пришьют! Конечно,
всех знаю.
Забирают обходом мелкоту, беспаспортных, нищих и административно высланных. На другой же
день их рассортируют: беспаспортных и административных через пересыльную тюрьму отправят в места приписки, в ближайшие уезды, а они через неделю опять в Москве. Придут этапом в какой-нибудь Зарайск, отметятся в полиции и в ту же ночь обратно. Нищие и барышники
все окажутся москвичами или из подгородных слобод, и на другой
день они опять на Хитровке, за своим обычным
делом впредь до нового обхода.
Разрушение «Свиного дома», или «Утюга», а вместе с ним и
всех флигелей «Кулаковки» началось с первых
дней революции.
— Это был счастливейший
день в моей жизни, во
всей моей жизни, — рассказывала она мне.
— К сожалению, нет. Приходил отказываться от комнаты. Третьего
дня отвели ему в № 6 по ордеру комнату, а сегодня отказался. Какой любезный! Вызывают на Дальний Восток, в плавание. Только что приехал, и вызывают. Моряк он,
всю жизнь в море пробыл. В Америке, в Японии, в Индии… Наш, русский, старый революционер 1905 года… Заслуженный. Какие рекомендации! Жаль такого жильца… Мы бы его сейчас в председатели заперли…
Был с ним курьезный случай: как-то украли медную пушку из Кремля, пудов десяти весу, и приказало ему начальство через три
дня пушку разыскать. Он
всех воров на ноги.
Любили букинисты и студенческую бедноту, делали для нее всякие любезности. Приходит компания студентов, человек пять, и общими силами покупают одну книгу или издание лекций совсем задешево, и
все учатся по одному экземпляру. Или брали напрокат книгу, уплачивая по пятачку в
день. Букинисты давали книги без залога, и никогда книги за студентами не пропадали.
Тащат и тащат. Хочешь не хочешь, заведут в лавку. А там уже обступят другие приказчики: всякий свое
дело делает и свои заученные слова говорит. Срепетовка ролей и исполнение удивительные. Заставят пересмотреть, а то и примерить
все: и шубу, и пальто, и поддевку.
Но
все это только приличная обстановка для непосвященных, декорация, за которой скрывается самая суть
дела.
И вот в жаркий июльский
день мы подняли против дома Малюшина, близ Самотеки, железную решетку спускного колодца, опустили туда лестницу. Никто не обратил внимания на нашу операцию — сделано было
все очень скоро: подняли решетку, опустили лестницу. Из отверстия валил зловонный пар. Федя-водопроводчик полез первый; отверстие, сырое и грязное, было узко, лестница стояла отвесно, спина шаркала о стену. Послышалось хлюпанье воды и голос, как из склепа...
— Да. Великое
дело — персидская ромашка. Сам я это изобрел. Сейчас их осыплешь — и в бороду, и в голову, и в белье, у которых есть… Потом полчасика подержишь в сенях, и
все в порядке: пишут, не чешутся, и в комнате чисто…
То же самое было и на Живодерке, где помещался «Собачий зал Жана де Габриель». Населенная мастеровым людом, извозчиками, цыганами и официантами, улица эта была весьма шумной и
днем и ночью. Когда уже
все «заведения с напитками» закрывались и охочему человеку негде было достать живительной влаги, тогда он шел на эту самую улицу и удовлетворял свое желание в «Таверне Питера Питта».
И до сих пор есть еще в Москве в живых люди, помнящие обед 17 сентября, первые именины жены после свадьбы. К обеду собралась
вся знать, административная и купеческая. Перед обедом гости были приглашены в зал посмотреть подарок, который муж сделал своей молодой жене. Внесли огромный ящик сажени две длины, рабочие сорвали покрышку. Хлудов с топором в руках сам старался вместе с ними. Отбили крышку, перевернули его
дном кверху и подняли. Из ящика вывалился… огромный крокодил.
Товарищ и друг В. В. Пукирева с юных
дней, он знал историю картины «Неравный брак» и
всю трагедию жизни автора: этот старый важный чиновник — живое лицо. Невеста рядом с ним — портрет невесты В. В. Пукирева, а стоящий со скрещенными руками — это сам В. В. Пукирев, как живой.
Когда
весь табак перетрется со смесью, его вспрыскивать оставшимся одним золотником розового масла и перемешивать руками. Затем насыпать в бутылки; насыпав в бутылки табак, закубрить его пробкой и завязать пузырем, поставить их на печь
дней на пять или на шесть, а на ночь в печку ставить, класть их надо в лежачем положении. И табак готов».
Под бельэтажем нижний этаж был занят торговыми помещениями, а под ним, глубоко в земле, подо
всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром сидел громаднейший подвальный этаж,
весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный мир, стекавшийся из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара, и даже из самой «Шиповской крепости» набегали фартовые после особо удачных сухих и мокрых
дел, изменяя даже своему притону «Поляковскому трактиру» на Яузе, а хитровская «Каторга» казалась пансионом благородных девиц по сравнению с «Адом».
Все пьяным-пьяно,
все гудит, поет, ругается… Только в левом углу за буфетом тише — там идет игра в ремешок, в наперсток… И никогда еще никто в эти игры не выигрывал у шулеров, а все-таки по пьяному
делу играют… Уж очень просто.
Например, игра в наперсток состоит в том, чтобы угадать, под каким из трех наперстков лежит хлебный шарик, который шулер на глазах у
всех кладет под наперсток, а на самом
деле приклеивает к ногтю — и под наперстком ничего нет…
Там, где в болоте по ночам раздавалось кваканье лягушек и неслись вопли ограбленных завсегдатаями трактира, засверкали огнями окна дворца обжорства, перед которым стояли
день и ночь дорогие дворянские запряжки, иногда еще с выездными лакеями в ливреях.
Все на французский манер в угоду требовательным клиентам сделал Оливье — только одно русское оставил: в ресторане не было фрачных лакеев, а служили московские половые, сверкавшие рубашками голландского полотна и шелковыми поясами.
Особенно же славились ужины, на которые съезжалась кутящая Москва после спектаклей. Залы наполняли фраки, смокинги, мундиры и дамы в открытых платьях, сверкавших бриллиантами. Оркестр гремел на хорах, шампанское рекой… Кабинеты переполнены. Номера свиданий торговали вовсю! От пяти до двадцати пяти рублей за несколько часов. Кого-кого там не перебывало! И
все держалось в секрете; полиция не мешалась в это
дело — еще на начальство там наткнешься!
Роскошен белый колонный зал «Эрмитажа». Здесь привились юбилеи. В 1899 году, в Пушкинские
дни, там был Пушкинский обед, где присутствовали
все знаменитые писатели того времени.
Речь Жадаева попала в газеты, насмешила Москву, и тут принялись за очистку Охотного ряда. Первым
делом было приказано иметь во
всех лавках кошек. Но кошки и так были в большинстве лавок. Это был род спорта — у кого кот толще. Сытые, огромные коты сидели на прилавках, но крысы обращали на них мало внимания. В надворные сараи котов на ночь не пускали после того, как одного из них в сарае ночью крысы сожрали.
— Трактирщика винить нельзя: его
дело торговое, значит, сама публика стала такая, что ей ни машина, ни селянка, ни расстегай не нужны. Ей подай румын, да разные супы из черепахи, да филе бурдалезы… Товарец по покупателю… У Егорова, бывало, курить не позволялось, а теперь копти потолок сколько хошь! Потому
всё, что прежде в Москве народ был, а теперь — публика.
Изредка он выезжал из дому по
делам в дорогой старинной карете, на паре прекрасных лошадей, со своим бывшим крепостным кучером, имени которого никто не знал, а звали его
все «Лапша».
Сюда являлось на поклон духовенство, здесь судили провинившихся, здесь заканчивались бракоразводные
дела, требовавшие огромных взяток и подкупных свидетелей, которые для уличения в неверности того или другого супруга, что было необходимо по старому закону при разводе, рассказывали суду, состоявшему из седых архиереев,
все мельчайшие подробности физической измены, чему свидетелями будто бы они были.
Князь разрешил, и на другой
день Шпейер привез лорда, показал, в сопровождении дежурного чиновника,
весь дом, двор и даже конюшни и лошадей.
Вся Москва об этом молчала, знал только один фельетонист «Современных известий», Пастухов, но с него Долгоруков взял клятву, что он никогда не заикнется об этом
деле.
Правой рукой его в служебных
делах был начальник секретного отделения канцелярии генерал-губернатора П. М. Хотинский — вечная московская «притча во языцех». Через него можно было умелому и денежному человеку сделать
все.
По случаю лунной ночи, по правилам думского календаря, хотя луны и не видно на самом
деле, уличные фонари
всей Москвы погашены.
Автомобиль бешено удирал от пожарного обоза, запряженного отличными лошадьми. Пока не было телефонов, пожары усматривали с каланчи пожарные. Тогда не было еще небоскребов, и
вся Москва была видна с каланчи как на ладони. На каланче, под шарами, ходил
день и ночь часовой. Трудно приходилось этому «высокопоставленному» лицу в бурю-непогоду, особенно в мороз зимой, а летом еще труднее: солнце печет, да и пожары летом чаще, чем зимой, — только гляди, не зевай! И ходит он кругом и «озирает окрестности».
Ночью вывешивались вместо шаров фонари: шар — белый фонарь, крест — красный. А если красный фонарь сбоку, на том месте, где
днем — красный флаг, — это сбор
всех частей. По третьему номеру выезжали пожарные команды трех частей, по пятому —
всех частей.
Я помню одно необычайно сухое лето в половине восьмидесятых годов, когда в один
день было четырнадцать пожаров, из которых два — сбор
всех частей. Горели Зарядье и Рогожская почти в одно и то же время… А кругом мелкие пожары…
На другой
день вся Москва только и говорила об этом дьявольском поезде. А через несколько
дней брандмайор полковник Потехин получил предписание, заканчивавшееся словами: «…строжайше воспрещаю употреблять пожарных в театрах и других неподходящих местах. Полковник Арапов».
Теперь пожарное
дело в Москве доведено до совершенства, люди воспитанны, выдержанны, снабжены
всем необходимым. Дисциплина образцовая — и та же былая удаль и смелость, но сознательная, вооруженная технической подготовкой, гимнастикой, наукой… Быстрота выездов на пожар теперь измеряется секундами. В чистой казарме, во втором этаже, дежурная часть — одетая и вполне готовая. В полу казармы широкое отверстие, откуда видны толстые, гладко отполированные столбы.
— Вот хоть взять конфеты, которые «ландрин» зовут… Кто Ландрин? Что монпансье? Прежде это монпансье наши у французов выучились делать, только продавали их в бумажках завернутые во
всех кондитерских… А тут вон Ландрин… Тоже слово будто заморское, что и надо для торговли, а вышло
дело очень просто.
Все вокруг них! Не дождями
Эти травы вспоены,
На слезах людских, на поте,
Что лились рекой в те
дни, —
Без призора, на свободе
Расцвели теперь они.
И заваливали в установленные
дни подаянием эти две части, хотя остальная Москва продолжала посылать по-прежнему во
все тюрьмы. Это пронюхали хитровцы и воспользовались.
В
дни бегов и скачек, часа за два до начала, кофейная переполняется разнокалиберной публикой с беговыми и скаковыми афишами в руках. Тут и купцы, и чиновники, и богатая молодежь —
все заядлые игроки в тотализатор.
Во время сеанса он тешил князя, болтая без умолку обо
всем, передавая
все столичные сплетни, и в то же время успевал проводить разные крупные
дела, почему и слыл влиятельным человеком в Москве. Через него многого можно было добиться у всемогущего хозяина столицы, любившего своего парикмахера.
Лучше же
всех считался Агапов в Газетном переулке, рядом с церковью Успения. Ни раньше, ни после такого не было. Около дома его в
дни больших балов не проехать по переулку: кареты в два ряда, два конных жандарма порядок блюдут и кучеров вызывают.
Агапов
всем французам поперек горла встал: девять дамских самых первоклассных мастеров каждый
день объезжали по пятнадцати — двадцати домов. Клиенты Агапова были только родовитые дворяне, князья, графы.
Расцвет парикмахерского
дела начался с восьмидесятых годов, когда пошли прически с фальшивыми волосами, передними накладками, затем «трансформатионы» из вьющихся волос кругом головы, —
все это из лучших, настоящих волос.
После убийства Александра II, с марта 1881 года,
все московское дворянство носило год траур и парикмахеры на них не работали. Барские прически стали носить только купчихи, для которых траура не было. Барских парикмахеров за это время съел траур. А с 1885 года французы окончательно стали добивать русских мастеров, особенно Теодор, вошедший в моду и широко развивший
дело…
Славился еще в Газетном переулке парикмахер Базиль. Так и думали
все, что он был француз, на самом же
деле это был почтенный москвич Василий Иванович Яковлев.
Тут были косматые трагики с громоподобным голосом и беззаботные будто бы, а на самом
деле себе на уме комики — «Аркашки» в тетушкиных кацавейках и в сапогах без подошв, утраченных в хождениях «Из Вологды в Керчь и из Керчи в Вологду». И
все это шумело, гудело, целовалось, обнималось, спорило и голосило.
Помещение дорогое, расходы огромные, но число членов росло не по
дням, а по часам. Для поступления в действительные члены явился новый термин: «общественный деятель». Это было очень почтенно и модно и даже иногда заменяло
все. В баллотировочной таблице стояло: «…такой-то, общественный деятель», — и выборы обеспечены. В члены-соревнователи выбирали совсем просто, без всякого стажа.
Кем записаны они были в первый раз — неизвестно, но в первый же
день они поразили таким размахом игры, что в следующие
дни этих двух братьев — князей Шаховых —
все записывали охотно.
Он, не считая, пачками бросал деньги, спокойной рукой получал выигрыши, не обращая внимания на проигрыш. Видно, что это
все ему или скучно, или мысль его была далеко. Может быть, ему вспоминался безбородый юноша-маркер, а может быть, он предчувствовал грядущие голодные
дни на Ривьере и в Монако.
Только сохранил свой старый стиль огромный «портретный» зал, длинный, уставленный ломберными столами, которые
все были заняты только в клубные
дни, то есть два раза в неделю — в среду и в субботу.