Неточные совпадения
На другой день после приезда в Москву мне пришлось из Лефортова отправиться в Хамовники, в Теплый переулок. Денег в кармане в обрез:
два двугривенных да медяки. А погода такая, что сапог
больше изорвешь. Обледенелые нечищеные тротуары да талый снег на огромных булыгах. Зима еще не устоялась.
Спустились к Театральной площади, «окружили» ее по канату. Проехали Охотный, Моховую. Поднялись в гору по Воздвиженке. У Арбата прогромыхала карета на высоких рессорах, с гербом на дверцах. В ней сидела седая дама. На козлах, рядом с кучером, — выездной лакей с баками, в цилиндре с позументом и в ливрее с
большими светлыми пуговицами. А сзади кареты, на запятках, стояли
два бритых лакея в длинных ливреях, тоже в цилиндрах и с галунами.
Дома Хитровского рынка были разделены на квартиры — или в одну
большую, или в две-три комнаты, с нарами, иногда двухэтажными, где ночевали бездомники без различия пола и возраста.
Заснула как-то пьяная на Рождество на улице, и отморозил ребенок
два пальца, которые долго гнили, а она не лечила — потому подавали
больше: высунет он перед прохожим изъязвленную руку… ну и подают сердобольные…
—
Два рубля? Полтора! Гляди сам,
больше не стоит!
Конечно, от этого страдал
больше всего небогатый люд, а надуть покупателя благодаря «зазывалам» было легко. На последние деньги купит он сапоги, наденет, пройдет две-три улицы по лужам в дождливую погоду — глядь, подошва отстала и вместо кожи бумага из сапога торчит. Он обратно в лавку… «Зазывалы» уж узнали зачем и на его жалобы закидают словами и его же выставят мошенником: пришел, мол, халтуру сорвать, купил на базаре сапоги, а лезешь к нам…
В темных сенцах, куда выходили двери
двух квартир, стояли три жалких человека, одетых в лохмотья; четвертый — в крахмальной рубахе и в одном жилете — из
большой коробки посыпал оборванцев каким-то порошком. Пахло чем-то знакомым.
Не таков был его однофамилец, с
большими рыжими усами вроде сапожной щетки. Его никто не звал по фамилии, а просто именовали: Паша Рыжеусов, на что он охотно откликался. Паша тоже считал себя гурманом, хоть не мог отличить рябчика от куропатки. Раз собеседники зло над ним посмеялись, после чего Паша не ходил на «вторничные» обеды года
два, но его уговорили, и он снова стал посещать обеды: старое было забыто. И вдруг оно всплыло совсем неожиданно, и стол уже навсегда лишился общества Паши.
Предусмотрительно устроитель вечера усадил среди дам
двух нарочно приглашенных неляпинцев, франтов-художников, красавцев, вращавшихся в светском обществе, которые заняли хозяйку дома и бывших с ней дам;
больше посторонних никого не было.
«Треисподняя» занимала такую же по величине половину подземелья и состояла из коридоров, по обеим сторонам которых были
большие каморки, известные под названием: маленькие — «адских кузниц», а
две большие — «чертовых мельниц».
— Имение
большое, не виден конец, а посередке дворец —
два кола вбито, бороной покрыто, добра полны амбары, заморские товары, чего-чего нет, харчей запасы невпроед: сорок кадушек соленых лягушек, сорок амбаров сухих тараканов, рогатой скотины — петух да курица, а медной посуды — крест да пуговица. А рожь какая — от колоса до колоса не слыхать бабьего голоса!
Булочные получали заказы от жертвователя на тысячу,
две, а то и
больше калачей и саек, которые развозились в кануны праздников и делились между арестантами. При этом никогда не забывались и караульные солдаты из квартировавших в Москве полков.
Лучше же всех считался Агапов в Газетном переулке, рядом с церковью Успения. Ни раньше, ни после такого не было. Около дома его в дни
больших балов не проехать по переулку: кареты в
два ряда,
два конных жандарма порядок блюдут и кучеров вызывают.
Вход в ресторан был строгий: лестница в коврах, обставленная тропическими растениями, внизу швейцары, и ходили сюда завтракать из своих контор главным образом московские немцы. После спектаклей здесь собирались артисты
Большого и Малого театров и усаживались в
двух небольших кабинетах. В одном из них председательствовал певец А. И. Барцал, а в другом — литератор, историк театра В. А. Михайловский — оба бывшие посетители закрывшегося Артистического кружка.
Когда новое помещение для азартной игры освободило
большой двухсветный зал, в него были перенесены из верхних столовых ужины в свободные от собраний вечера. Здесь ужинали группами, и каждая имела свой стол. Особым почетом пользовался длинный стол, накрытый на двадцать приборов. Стол этот назывался «пивным», так как пиво было любимым напитком членов стола и на нем ставился бочонок с пивом. Кроме этого, стол имел еще
два названия: «профессорский» и «директорский».
Кроме того,
два больших заброшенных барских дома дворян Чебышевых, с флигелями, на Козихе и на
Большой Бронной почти сплошь были заняты студентами.
Нарышкинский сквер, этот лучший из бульваров Москвы, образовался в половине прошлого столетия. Теперь он заключен между
двумя проездами Страстного бульвара, внутренним и внешним. Раньше проезд был только один, внутренний, а там, где сквер, был
большой сад во владении князя Гагарина, и внутри этого сада был тот дворец, где с 1838 года помещается бывшая Екатерининская больница.
Дом этот в те времена был одним из самых
больших и лучших в Москве, фасадом он выходил на Тверскую, выстроен был в классическом стиле, с гербом на фронтоне и
двумя стильными балконами.
В
два «небанных» дня недели — понедельник и вторник — мальчики мыли бутылки и помогали разливать квас, которым торговали в банях, а в «банные» дни готовили веники, которых выходило, особенно по субботам и накануне
больших праздников, в некоторых банях по три тысячи штук.
В
два «небанных дня» работы было еще
больше по разному домашнему хозяйству, и вдобавок хозяин посылал на уборку двора своего дома, вывозку мусора, чистку снега с крыши.
Такая вывеска бывала обыкновенно над входом, а по его сторонам обычно красовались
две большие длинные картины, показывавшие, как это производится.
Они уходят в соседнюю комнату, где стоит
большой стол, уставленный закусками и выпивкой. Приходят, прикладываются, и опять — к дамам или в соседнюю комнату, — там на
двух столах степенная игра в преферанс и на одном в «стуколку». Преферансисты — пожилые купцы,
два солидных чиновника — один с «Анной в петлице» — и сам хозяин дома, в долгополом сюртуке с золотой медалью на ленте на красной шее, вырастающей из глухого синего бархатного жилета.
Раз только в жизни полиция навязала богатым братьям
два билета на благотворительный спектакль в
Большом театре, на «Демона». Алексей взял с собой Леньку-конюха.
На Тверской, против Брюсовского переулка, в семидесятые и в начале восьмидесятых годов, почти рядом с генерал-губернаторским дворцом, стоял
большой дом Олсуфьева — четырехэтажный, с подвальными этажами, где помещались лавки и винный погреб. И лавки и погребок имели
два выхода: на улицу и во двор — и торговали на
два раствора.
Я лишь помнил слышанное о ней: говорили, что по всей Москве и есть только
два трезвых кучера — один здесь, другой — на фронтоне
Большого театра.
В апреле 1876 года я встретил моего товарища по сцене — певца Петрушу Молодцова (пел Торопку в
Большом театре, а потом служил со мной в Тамбове). Он затащил меня в гости к своему дяде в этот серый дом с палисадником, в котором бродила коза и играли
два гимназистика-приготовишки.