Неточные совпадения
Оглядываясь на свое прошлое теперь, через много
лет, я ищу: какая самая яркая бытовая, чисто московская фигура среди московских редакторов газет конца прошлого века? Редактор «Московских ведомостей» М.Н. Катков? — Вечная
тема для либеральных остряков, убежденный слуга правительства. Сменивший его С.А. Петровский? — О нем только говорили как о счастливом игроке на бирже.
Газета держала
тот тон, который дала небольшая группа, спаянная общностью политических убеждений и научно-социальных взглядов, группа сотрудников газеты, бывших в 1873
году на Гейдельбергском съезде.
Разные люди перебывали за полувековую жизнь газеты, но газета осталась в руках
той группы молодых ученых, которые случайно одновременно были за границей, в 1873
году, и собрались на съезд в Гейдельберг для обсуждения вопроса — что нужно делать?
В 1873
году 4 декабря предостережение «Русские ведомости» получили за
то, что они «заключают в себе крайне, в циничной форме, враждебное сопоставление различных классов населения и, в частности, оскорбительное отношение к дворянскому сословию». И ежегодно шли кары, иногда по нескольку раз в
год.
В 1905
году было приостановлено издание с 22 декабря по 1 января 1906
года за
то, что «редакция газеты „Русские ведомости“ во время мятежного движения, еще не кончившегося в Москве и в других городах, явно поддерживала его, собирала открыто значительные пожертвования в пользу разных забастовочных комитетов, политических ссыльных, борцов за свободу и пр.».
В тундре были страшные бураны. Только на следующее
лето Мельвиль, перезимовавший в Якутске, отправился с Ниндерманом и Нороссом на поиски и нашел тела товарищей близ
той самой землянки, откуда матросы ушли на разведку. Тела были собраны Мельвилем и похоронены на каменном кургане, единственном возвышении в тундре. На кургане был воздвигнут большой деревянный крест с именами погибших.
Приняв от него это благословение, я распрощался с милыми людьми, — и мы с Иваном очутились в выгоревшей, пыльной степи… Дальнейшие подробности со всеми ужасами опускаю, — да мне они уж и не казались особенными ужасами после моей командировки несколько
лет тому назад за Волгу, в Астраханские степи, на чуму, где в киргизских кибитках валялись разложившиеся трупы, а рядом шевелились черные, догнивающие люди. И никакой помощи ниоткуда я там не видел!
На несчастье Ивана Ивановича, в реальном училище учились два племянника Святополка, франтики и лентяи. Иван Иванович два
года подряд оставлял их в одном и
том же классе, несмотря на
то, что директор, по поручению Святополка, просил Ивана Ивановича поставить им на выпускном экзамене удовлетворительный балл...
Через
год Н.П. Чугунов отомстил мне. Когда моя книга «Трущобные люди» была сожжена, он мне в
той же корректорской при всех сказал...
Все, чем я так недавно восторгался, особенно в
той, первой, редакции, в Юшковом переулке, и здесь, в первые
годы, теперь подверглось моему критическому разбору.
Это был в Москве первый «бунт» против полицейской власти и первый случай разгрома казенного здания — более сорока
лет тому назад. И это случилось на Пресне.
«Московские ведомости»
то и дело писали доносы на радикальную газету, им вторило «Новое время» в Петербурге, и, наконец, уже после 1 марта 1881
года посыпались кары:
то запретят розницу,
то объявят предупреждение, а в следующем, 1882,
году газету закрыли административной властью на шесть месяцев — с апреля до ноября. Но И.И. Родзевич был неисправим: с ноября газета стала выходить такой же, как и была, публика отозвалась, и подписка на 1883
год явилась блестящей.
Незадолго перед этим цензура закрыла по
тем же самым мотивам журнал «Земство», выходивший с 1880
года под редакцией В.Ю. Скалона, постоянного сотрудника «Русских ведомостей». Полоса реакции после 1 марта разыгралась вовсю!
С
год проработал он, быстрый и неутомимый, пригляделся, перезнакомился с кем надо и придумал новость, неслыханную в Москве, которая ему дала деньги и А.Я. Липскерова выручила. С.Л. Кегульский первый ввел практикуемые давно уже на Западе «пюблисите»,
то есть рекламы в тексте за большую плату.
За тридцать
лет он не переменился сам в себе до мелочей, даже и в
то время, когда стал из голодного репортера благодаря своей газете миллионером.
В числе их были, между прочим, студент Ф.Н. Плевако, потом знаменитый адвокат, А.М. Дмитриев — участник студенческих беспорядков в Петербурге в 1862
году и изгнанный за это из университета (впоследствии писатель «Барон Галкин», автор популярной в
то время «Падшей») и учитель Жеребцов.
Во время коронации 1896
года он поручил своим сотрудникам во что бы
то ни стало добыть заранее манифест, чтобы первому его опубликовать в своей газете.
Все сводилось к
тому, что Васька Чуркин, бывший фабричный, пьяница, со своей шайкой грабил по дорогам и чужих и своих, обворовывал клети да ходил по хозяевам-фабрикантам по нескольку раз в
год.
Всем сотрудникам, ни разу не оставлявшим его редакцию за все время ее существования, выдано было за несколько
лет до его кончины по пяти тысяч рублей, а после его смерти все лица, близко стоявшие к его газете, остались если не богатыми,
то вполне обеспеченными людьми.
С
годами Н.И. Пастухов стал и не так доступен, и с виду как будто не так отзывчив, но в душе он оставался
тем же, и кажущаяся перемена в нем была вызвана слишком большими уступками и лестью близко к нему стоявших и беспощадно эксплуатировавших его лиц.
Его хоронили 31 июля 1911
года,
то есть накануне тридцатилетнего юбилея его газеты, первый номер которой вышел в свет 1 августа 1881
года.
В моем ответе, указав на этот факт, я дополнил, что, кроме
того, я имею честь состоять «действительным членом Общества любителей российской словесности при Императорском московском университете» и работаю в журналистике более 20
лет.
Еще восемь
лет прожил он у богомаза, усиленно в это время читая все, что попадалось под руку, и рисуя. Но
то и другое шло без всякой системы.
Если ему и давали
тему — он исполнял только
ту, которая ему по душе. Карикатурист 60-х
годов, он был напитан тогдашним духом обличения и был беспощаден, но строго лоялен в цензурном отношении: никогда не шел против властей и не вышучивал начальство выше городового. Но зато уж и тешил свое обличающее сердце, — именно сердце, а не ум — насчет
тех, над которыми цензурой глумиться не воспрещалось, и раскрыть подноготную самодура-купца или редактора газеты считал для себя великим удовольствием.
В 1859
году он был сослан на Кавказ рядовым, но потом возвращен за отличия в делах с горцами. Выслан он был за стихи, которые прочел на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не посмотрев, сдал их в набор и в гранках послал к цензору. Последний переслал их в цензурный комитет, а
тот к жандармскому генералу, и в результате перед последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер. Потребовали и автора к жандарму. На столе лежала гранка со следующими стихами...
Я иногда по 3 рубля зарабатывал за четверостишия на заданную
тему, по 25 копеек за строку стихов; это тогда считалось крупной платой — обыкновенно за стихи платили 10 или 15 копеек. Это было в 1884 и 1885
годах.
В продолжение трех
лет два раза в
год он ездил в Петербург в главное управление по делам печати, уставляя свои убедительные глаза на управляющего, всучивал ему прошение с просьбой добавки в программу
то театрального отдела,
то справочного,
то беседы с читателями, и так исподволь довел «Русский справочный листок» до ежедневной газеты с довольно широкой программой и наконец в заключение всего явился опять к главному управляющему по делам печати, уставил на него невинные убедительные глаза и сказал...
Я жил в Гиляевке только
летом, да и
то часто уезжал по редакционным делам. Во время моих приездов мы нередко вместе обедали и ужинали
то у В.М. Лаврова,
то у В.А. Гольцева,
то у меня.
В десять ужин, а после ужина уходит в кабинет и до четырех часов стучит на своем «ремингтоне».
Летом тот же режим — только больше на воздухе. Любитель цветов, В.М. Лавров копается в саду, потом ходит за грибами, а по ночам делает переводы на русский язык польских писателей или просматривает материалы для очередного номера журнала, которые ему привозили из редакции.
«Тридцать
лет тому назад я принес в редакцию „Русской мысли“ свою первую статью, которая и была напечатана в 1882
году („Старатели“).
Увлеченный кипучей газетной обязательной работой, я, несмотря на долголетнюю дружбу с В.А. Гольцевым и В.М. Лавровым, поместил в «Русской мысли» только несколько стихотворений, да и
то по просьбе редакции, «Гоголевщину», в которой описал мою поездку в Полтавщину в 1900
году перед Гоголевскими празднествами.
По одну сторону редакции была пивная Трехгорного завода, а с другой — винный погреб Птицына. Наверху этого старого, сломанного в первые
годы революции, двухэтажного дома помещались довольно сомнительные номера «Надежда», не
то для приходящих, не
то для приезжающих.
Запомнилась картина: у развалин домика — костер, под рогожей лежит тело рабочего с пробитой головой, а кругом сидят четверо детей не старше восьми
лет и рядом плачущая беременная мать. Голодные, полуголые — в чем вышли, в
том и остались.
Газета «Голос Москвы», издававшаяся
года за два до «Здоровья», памятна для меня
тем, что в ней Влас Михайлович Дорошевич прямо с гимназической скамьи начал свою литературную карьеру репортером. Его ввел в печать секретарь редакции «Голоса Москвы» Андрей Павлович Лансберг.
Потратив все наличные деньги из своего наследства, они прекратили издание, а с 1 января 1885
года выпустили за
теми же подписями «Жизнь», печатая ее в своей типографии.
Сам он тоже выпускал какой-то «Листок объявлений», выходивший раза 3—4 в
год. Желание иметь свою газету в нем кипело. Пробовал просить разрешение на издание, но столь прославленному скандалисту получить его не удавалось. Узнав, что дела Погодиных плохи, В.Н. Бестужев вошел в газету с
тем, что имена издателя и редактора остаются, а фактически газета будет принадлежать ему.
В этот
год свирепствовали в Москве заразные болезни, особенно на окраинах и по трущобам. В ночлежках и притонах Хитровки и Аржановки
то и дело заболевали
то брюшным,
то сыпным тифом, скарлатиной и рожей.
В 80-х
годах при «Новом времени» стало выходить каждую субботу иллюстрированное литературное приложение. Кроме
того, по субботам же печатались рассказы и в тексте газеты. Участвовали поэты, ученые и беллетристы, в
том числе А.П. Чехов, печатавший свои рассказы четыре раза в месяц. Он предложил мне чередоваться с ним.
На круглом розовом лице
то же выражение, как у Лупетки 22
года назад под Главным домом…
Подъезжая к Белграду, я узнал о только что совершившемся покушении на Милана, и уже на вокзале я почувствовал, что в городе что-то готовится на
том вокзале, где два
года назад меня торжественно встречали и провожали.
Благодаря положению редактора одного из спортивных журналов
тех времен я работал несколько
лет в Главном управлении государственного коннозаводства. Работа считалась почетной, и жалованья не полагалось.
Той же осенью я обновил ее в нагайских степях. В последний раз я виделся с И.Н. Подкопаевым в Ростове-на-Дону на конской выставке, в 1899
году.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на
то, чтобы ей было восемнадцать
лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Бобчинский. В
том самом номере, где прошлого
года подрались проезжие офицеры.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть, не
то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что
лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Хлестаков, молодой человек
лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из
тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты,
тем более он выиграет. Одет по моде.
«Он, говорит, вор; хоть он теперь и не украл, да все равно, говорит, он украдет, его и без
того на следующий
год возьмут в рекруты».