Неточные совпадения
Да и негде
было видеть сотрудников «Московских ведомостей» — они как-то жили своей жизнью, не знались с сотрудниками других газет, и только один из них, театральный рецензент С.В. Флеров (Васильев), изящный и скромный, являлся на всех премьерах театров, но он ни по наружности, ни по взглядам, ни по
статьям не
был похож на своих соратников по изданию, «птенцов гнезда Каткова» со Страстного бульвара.
Основал ее писатель Н.Ф. Павлов и начал печатать в своей типографии в доме Клевезаль, против Мясницкой части. Секретарем редакции
был Н.С. Скворцов, к которому, после смерти Павлова, в 1864 году перешла газета, — и сразу
стала в оппозицию «Московским ведомостям» М.Н. Каткова и П.М. Леонтьева.
В газете появились: Н. Щепкин, Н. Киселев, П. Самарин, А. Кошелев, Д. Шумахер, Н. Кетчер, М. Демидов, В. Кашкадамов и С. Гончаров, брат жены Пушкина. Это
были либеральные гласные Городской думы, давшие своим появлением тон газете навсегда. Полемика с Катковым и Леонтьевым закончилась дуэлью между С.Н. Гончаровым и П.М. Леонтьевым в Петровском парке, причем оба вышли из-под выстрелов невредимыми, и в передовой
статье «Русских ведомостей»
было об этом случае напечатано...
С 1868 года газета
стала ежедневной без предварительной цензуры, а с 1871 года увеличилась в размере и подписка
была 7 рублей в год.
Был такой случай: министр Д.А. Толстой потребовал сообщить имя автора какой-то
статьи.
Восьмидесятые годы
были расцветом «Русских ведомостей». Тогда в них сотрудничали: М.Е. Салтыков-Щедрин, Глеб Успенский, Н.Н. Златовратский, А.П. Чехов, Д.Н. Мамин-Сибиряк, К.М. Станюкович, А.Н. Плещеев, Н.Е. Каронин, Г.А. Мачтет, Н.К. Михайловский, А.С. Пругавин, Н.М. Астырев, Л.Н. Толстой,
статьи по театру писал В.И. Немирович-Данченко.
Я привожу здесь маленький кусочек из этой поездки, но самое описание холерных ужасов интересно
было в то время для газетной
статьи, а теперь интереснее припомнить кое-что из подробностей тех дней, припомнить то, что уж более никогда не повторится, — и людей таких нет, и быт совсем другой
стал.
Мы
стали приближаться к Новочеркасску. Последнюю остановку я решил сделать в Старочеркасске, — где, как
были слухи, много заболевало народу, особенно среди богомольцев, — но не вышло. Накануне, несмотря на прекрасное питание, ночлеги в степи и осторожность, я почувствовал недомогание, и какое-то особо скверное: тошнит, голова кружится и, должно
быть, жар.
Это же
было и с его предшественником, другим Тимофеевичем, Ермаком. Ермак — прозвание, его имя
было Ермил. «Атаманом
быть Ермилу Тимофеевичу», —
поют в одной песне. В другой Ермак о себе: «Я шатался, мотался, Ермил, разбивал я, Ермил, бусы-корабли». Это
было в донской его период, а потом, когда он на Волге и в Сибири прославился, — из Ермила
стал Ермаком. На Дону и на низовьях Волги это
было особенно в моде.
Когда его племянник, сын его брата Михаила, Димитрий Сехин, войсковой старшина,
был в гостях в Ясной Поляне и назвал Льва Николаевича графом, — тот обиделся. Тогда Сехин
стал его звать «Лев Николаевич».
Славные люди
были в конторе, служившие еще в старом доме. Ф.В. Головин, главный бухгалтер, тогда еще совсем молодой человек, очень воспитанный, сама доброта и отзывчивость, С.Р. Скородумов, принимавший объявления, Митрофан Гаврилов, строгого солдатского вида, из бывших кантонистов, любимец газетчиков и наборщиков, две славные, молчаливые барышни, что-то писавшие, — и глава над всем, леденившая своим появлением всю контору, Ю.Е. Богданова, сестра одного из пайщиков, писавшего
статьи о банках.
Было время, когда «Современные известия»
были самой распространенной газетой в Москве и весьма своеобразной: с одной стороны, в них печатались политические
статьи, а с другой — они с таким же жаром врывались в общественную городскую жизнь и в обывательщину. То громили «Коварный Альбион», то с не меньшим жаром обрушивались на бочки «отходников», беспокоивших по ночам Никиту Петровича Гилярова-Платонова, жившего на углу Знаменки и Антипьевского переулка, в нижнем этаже, окнами на улицу.
Статьи эти случайно проскочили в «Современных известиях» благодаря почтению к имени Н.П. Гилярова-Платонова, но когда Ф.А. Гиляров собрал их в отдельную книгу, то пропущены они не
были.
Если им до его фельетона жилось спокойно, то после него они
стали притчей во языцех, и оказалось, что никому в Москве хорошо не жилось, кроме ростовщиков: им
было все равно — пиши не пиши!
«Московские ведомости» то и дело писали доносы на радикальную газету, им вторило «Новое время» в Петербурге, и, наконец, уже после 1 марта 1881 года посыпались кары: то запретят розницу, то объявят предупреждение, а в следующем, 1882, году газету закрыли административной властью на шесть месяцев — с апреля до ноября. Но И.И. Родзевич
был неисправим: с ноября газета
стала выходить такой же, как и
была, публика отозвалась, и подписка на 1883 год явилась блестящей.
Эта насмешка окончательно обозлила Н.П. Ланина, и он решил неукоснительно избавиться от В.А. Гольцева, уже редактировавшего около двух лет газету, что
было известно всей Москве, и самому
стать фактическим редактором.
Перевели Пентефрия к фараонову двору и самую что ни на
есть высшую должность дали ему: после фараона он самым что ни
есть первым человеком в стране
стал, а Иосиф Прекрасный сделался его первым помощником в делах управления страной. Штюрмер
стал председателем совета министров, а Гурлянд его вторым «я». Арсений же Гуров, конечно, растаял и исчез со страниц «Новостей дня».
— Все равно. Пускай пишет. Уж ежели я сказал, чтоб писал, так,
стало быть, денег не жалею!
—
Стало быть, не ты! Врешь! А, ну-ка, побожись!
Когда редактор Валле де Барр ушел из «Листка» и уехал в Самару, где очень долго работал в газетах, его место занял Федор Константинович Иванов, который
стал фактическим редактором и
был им до конца своей жизни.
Это вызвало и передовые
статьи и отклики ученых о вреде серно-фосфорного спичечного производства, которое лет через пять
было законом воспрещено.
Где
было это таинственное «там» и кто за что мог рассердиться при чтении вконец безобидной
статьи, конечно, и сам редактор этого не знал, но нужно
было «выдерживать фасон», и Н.И. Пастухов его выдерживал.
С годами Н.И. Пастухов
стал и не так доступен, и с виду как будто не так отзывчив, но в душе он оставался тем же, и кажущаяся перемена в нем
была вызвана слишком большими уступками и лестью близко к нему стоявших и беспощадно эксплуатировавших его лиц.
— А вот у меня другая ложка…
Стало быть, я две стащил… Снеси-ка.
Обезумев от ужаса, Н.И. Пастухов выскочил из лодки, бросился к мальчику, нагнулся над ним,
стал окликать его, ласково ободрять, но
было уже поздно.
Квартальный
был —
стал участковый,
А в общем та же благодать:
Несли квартальному целковый,
А участковому — дай пять!
Публика сразу узнала виселицу, и номер журнала
был у всех в руках. Хватились испуганные власти,
стали отбирать журнал, закрыли розницу издания и уволили цензора.
Вот вам тема — сопка с деревом,
А вы все о конституции…
Мы стояли перед Зверевым
В ожидании экзекуции…
Ишь какими
стали ярыми
Света суд, законы правые!
А вот я вам циркулярами
Поселю в вас мысли здравые.
Есть вам тема — сопка с деревом:
Ни гугу про конституцию!..
Мы стояли перед Зверевым
В ожидании экзекуции…
Дождались конституции, грянула свобода печати,
стали писать по-новому. Забыли «сопку с деревом», доставление документов об образовательном цензе,
стали выходить издания явочным порядком.
Стали писать все что угодно, никакой цензуры, казалось, не
было, но оказалось — ненадолго.
Свободе «печати», припечатывавшей «свободное слово»,
стало трудно бороться с этим, надо
было находить и выдумывать что-то новое.
— Это дом Герцена. (Позднее я выяснил, что В.В. Назаревский ошибся: дом А.И. Герцена
был не здесь, а в Старо-Конюшенном переулке.) Этот сад, который виден из окон, — его сад, и мы сидим в том самом кабинете, где он писал свои
статьи.
Статьи для цензуры посылались в пятницу, а хроника и отчеты — в субботу, после четырех часов дня, то
есть когда верстался номер. Бывали случаи, что уже наступал вечер, а цензурных гранок не приносили. Приходилось иногда ехать самому к цензору на квартиру выручать материал.
В то время фамилия «М.М. Чемоданов», после его карикатуры в журнале Пушкарева «Свет и тени», за которую слетел цензор Никотин,
была страшной, и он
стал подписываться «Лилин», чтобы скрыть от цензуры свое имя.
— Вот
буду знаменитостью, —
стану брать по 15 копеек за строчку.
Стихотворение потом
было где-то напечатано, а Данилов после крестьянской реформы 1861 года вернулся с Кавказа и
стал писать под псевдонимом Волинадо.
Портреты того и другого, сделанные Л.Л. Белянкиным,
были великолепны. После этого «происшествия» редактировать «Развлечение»
стал сам А.В. Насонов, а карикатуры исполнялись Н.И. Богдановым, А.И. Лебедевым, М.Е. Малышевым, С.А. Любовниковым и Эрбером.
Ходил в старину рассказ о немце, которому подарили щенка-фоксика и сказали, что ему надо обязательно хвост обрубить. Осмотрел владелец фоксика хвост — и
стало ему жаль его рубить в указанном месте, уж очень больно
будет. Надо не сразу, исподволь, с тонкого конца. И отрубил самый тонкий сустав на конце хвоста, а там привыкай, и до толстого дойдем исподволь.
В 1893 году, может
быть для положения в обществе, он
стал издавать ежедневную газетку «Торговля и промышленность», которую продолжал и в 1894 году, выпустив 190 номеров. И вдруг изменил ее название.
Так как цензура
была очень внимательна к новому изданию в отношении политических
статей, то пришлось выезжать на беллетристике и писать лирически-революционные фельетоны, что весьма удавалось В.М. Фриче и П.С. Когану.
Леонид Андреев сначала
был в «Курьере» судебным репортером. С захватывающим интересом читались его художественные отчеты из окружного суда. Как-то он передал И.Д. Новику написанный им рождественский рассказ, который и
был напечатан. Он очень понравился В.А. Гольцеву и И.Д. Новику, и они
стали просить Леонида Андреева продолжать писать рассказы.
Весело и дружно работала редакция «Курьера». Прошел второй год издания, но цензура
становилась все строже, конкурировать с бесцензурными газетами
было все труднее и труднее.
«Тридцать лет тому назад я принес в редакцию „Русской мысли“ свою первую
статью, которая и
была напечатана в 1882 году („Старатели“).
Это
была, кажется, вообще первая
статья, напечатанная мною в толстом журнале. Затем я сотрудничаю в «Русской мысли» четырнадцатый год и могу засвидетельствовать замечательный факт, именно, что Вукол Михайлович Лавров всегда одинаков — когда журнал
был в тяжелых обстоятельствах и когда достиг успеха, когда к нему является начинающий автор и когда автор с именем».
Мне посчастливилось
быть в центре урагана. Я видел его начало и конец: пожелтело небо, налетели бронзовые тучи, мелкий дождь сменился крупным градом, тучи
стали черными, они задевали колокольни.
— Печатать целиком! Никогда Владимир Алексеевич не дал ни одного неверного сведения, и никогда ни на одну его
статью опровержения еще не
было… и не
будет!
Платить
было нечем, и газету надо
было прекращать, но тут явился на помощь известный адвокат Ф.Н. Плевако, который дал денег и напечатал в ней несколько
статей, отказавшись от дальнейшего участия.
По сведениям из типографии
стало известно, что в гранках фельетон
был без всякой подписи, потом на редакторских гранках появилась подпись, сделанная В.Н. Бестужевым: «К. Нотгафт», и уже в верстке рукой выпускающего
была зачеркнута и поставлено «Ногтев».
Когда я
стал поправляться, заболел у меня ребенок скарлатиной. Лечили его А.П. Чехов и А.И. Владимиров. Только поправился он — заболела сыпным тифом няня. Эти болезни
были принесены мной из трущоб и моими хитрованцами.
Амфитеатров наскоро закусил и торопливо куда-то ушел, а мы продолжали сидеть и благодушествовать.
Были незнакомые петербургские чиновники,
был один из архитекторов, строивших выставку. Разговор как-то перекинулся на воспоминания о Ходынке, и, конечно, обратились ко мне, как очевидцу, так как все помнили мою
статью в «Русских ведомостях».
— Это
будет подрыв престижа газеты. Впрочем, дайте
статью.