Неточные совпадения
Тогда
на Н.И. Пастухова набросились за эти слова сотрудники либеральной
печати, говоря, что подобный ответ унижает достоинство журналиста.
Много сборщики набирали. Мне показывали дома с заколоченными окнами и дверями — это поехали с «викторками» и «малашками» за подаянием. «Викторками» и «малашками» называли издавна фальшивые документы: паспорта фальшивые делал когда-то какой-то Викторка, и свидетельства о сгоревших домах мастерил с
печатями Малашкин, волостной писарь. Платили ему за вид
на жительство три рубля, а за «малашку» — рубль.
Что, кроме анекдота, могло явиться в
печати под «пятой» правительства, боявшегося даже намека, и какая могла быть
печать, если газеты и журналы разрешались только тем,
на кого твердо надеялось правительство, уверенное в том, что оно разрешает только тому право
на издание, у кого и мысли о каком-нибудь неугодном властям намеке в голову прийти не могло, и разве такой издатель в свою газету и журнал мог пригласить редактора, который был бы способен пропустить какой бы то ни было намек?
В продолжение трех лет два раза в год он ездил в Петербург в главное управление по делам
печати, уставляя свои убедительные глаза
на управляющего, всучивал ему прошение с просьбой добавки в программу то театрального отдела, то справочного, то беседы с читателями, и так исподволь довел «Русский справочный листок» до ежедневной газеты с довольно широкой программой и наконец в заключение всего явился опять к главному управляющему по делам
печати, уставил
на него невинные убедительные глаза и сказал...
В.Э. Миллер опять появился в Петербурге в главном управлении по делам
печати и устремил свои убедительные глаза
на главноуправляющего Соловьева, который не отказал Миллеру в его просьбе, но сказал...
На подготовительных заседаниях представителей
печати по поводу предстоящего какого-то юбилея он предложил создать в память этого праздника убежище для престарелых журналистов
на средства от оплаты всех перепечаток вплоть до репортерских заметок.
Последние строчки особенно понятны, — постоянный сотрудник и редактор «Русской мысли» М.Н. Ремезов занимал, кроме того, важный пост иностранного цензора, был в больших чинах и пользовался влиянием в управлении по делам
печати, и часто, когда уж очень высоко ставил парус В.А. Гольцев, бурный вал со стороны цензуры налетал
на ладью «Русской мысли», и М.Н. Ремезов умело «отливал воду», и ладья благополучно миновала бури цензуры и продолжала плыть дальше, несмотря
на то, что, по словам М.Н. Ремезова...
В.М. Дорошевич разыскал
на Сахалине невинно осужденного Тальму, поверил его рассказу и, вернувшись в Москву, первым делом поведал это мне и попросил съездить в Пензу,
на место происшествия, и, когда я собрал ему сведения, подтверждающие невиновность Тальмы, он в Петербурге, через
печать устроил пересмотр дела.
Неточные совпадения
И ангел милосердия // Недаром песнь призывную // Поет — ей внемлют чистые, — // Немало Русь уж выслала // Сынов своих, отмеченных //
Печатью дара Божьего, //
На честные пути, // Немало их оплакала // (Увы! Звездой падучею // Проносятся они!). // Как ни темна вахлачина, // Как ни забита барщиной // И рабством — и она, // Благословясь, поставила // В Григорье Добросклонове // Такого посланца…
Я пристально посмотрел ему в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря
на его хладнокровие, мне казалось, я читал
печать смерти
на бледном лице его.
«Он прав!» Я один понимал темное значение этих слов: они относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не обманул меня: я точно прочел
на его изменившемся лице
печать близкой кончины.
Гости, выпивши по рюмке водки темного оливкового цвета, какой бывает только
на сибирских прозрачных камнях, из которых режут
на Руси
печати, приступили со всех сторон с вилками к столу и стали обнаруживать, как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто
на икру, кто
на семгу, кто
на сыр.
Юрисконсульт поразил холодностью своего вида, замасленностью своего халата, представлявшего совершенную противуположность хорошим мебелям красного дерева, золотым часам под стеклянным колпаком, люстре, сквозившей сквозь кисейный чехол, ее сохранявший, и вообще всему, что было вокруг и носило
на себе яркую
печать блистательного европейского просвещения.