Неточные совпадения
Безграмотный редактор приучил читать свою безграмотную газету, приохотил к чтению охотнорядца, извозчика. Он — единственная бытовая фигура в газетном мире, выходец из народа,
на котором теперь, издали, невольно останавливается
глаз на фоне газет того времени.
Гляжу
на него во все
глаза и ничего не понимаю. Он вынул из кармана телеграмму. Читаю: «Завтра скорым. Гарбер, Шютце».
Издавалась «Русская газета» несколько лет. Основал ее какой-то Александровский, которого я в
глаза не видал, некоторое время был ее соиздателем Н.И. Пастухов, но вскоре опять ушел в репортерскую работу в «Современные известия», потратив последние гроши
на соиздательство.
— Костя! Иди к нам! — закричал им Памво. Подошли, одеты в поддевки, довольно чисто, но у всех трех были уж очень физиономии разбойничьи, а Костя положительно был страшен: почти саженного роста, широкий, губы как-то выдались вперед, так что усы торчали прямо, а из-под козырька надвинутой
на узкий лоб шапки дико глядели
на нас, особенно
на меня — чужого, злые, внимательные
глаза.
Эти строки единственные остались у меня в памяти из газеты, которая мозолила мне
глаза десятки лет в Москве во всех трактирах, ресторанах, конторах и магазинах. В доме Чебышева,
на Большой Бронной, постоянном обиталище малоимущих студентов Московского университета, действительно оказались двое студентов Андреевых, над которыми побалагурили товарищи, и этим все и окончилось.
Как только вспомню эти строки, так сейчас же приходит
на ум солидный, чистенький-чистенький немец с брюшком, в цветном жилете с золотой цепью, блондин, с вьющейся бородой, гладко причесанный, с большими серыми
глазами, которыми как-то особо убедительно он всегда смотрел в
глаза собеседника.
У него одно время
на Петровке была контора по продаже имений и домов — и когда он уставится
на покупателя своими убедительными, честными немецкими
глазами, так тот не уйдет из конторы, не продав или не купив то, что ему Владимир Эмильевич Миллер предложит.
В продолжение трех лет два раза в год он ездил в Петербург в главное управление по делам печати, уставляя свои убедительные
глаза на управляющего, всучивал ему прошение с просьбой добавки в программу то театрального отдела, то справочного, то беседы с читателями, и так исподволь довел «Русский справочный листок» до ежедневной газеты с довольно широкой программой и наконец в заключение всего явился опять к главному управляющему по делам печати, уставил
на него невинные убедительные
глаза и сказал...
— В субботу, выпустив номер, — рассказал Пятницкий, — я пошел сюда, в «Палермо» (редакция была почти рядом,
на Петровке). Сижу за пивом, вдруг вбегает взбешенный Миллер —
глаза сверкают, губы дрожат, в руках газета. Сел со мной, больше никого в комнате этой не было, положил передо мной газету, левой рукой тычет в нос, а правой вцепился мне в плечо и шепчет, точь-в-точь как Отелло Дездемоне: «Платок! Платок...
В.Э. Миллер опять появился в Петербурге в главном управлении по делам печати и устремил свои убедительные
глаза на главноуправляющего Соловьева, который не отказал Миллеру в его просьбе, но сказал...
Они, В.А. Острогорский и Д.И. Тихомиров, старинные друзья, после сели рядом и молча пили водку, время от времени кидая друг
на друга недружелюбные взгляды; у В.А. Острогорского еще сильнее косили
глаза, а Д.И. Тихомиров постукивал своей хромой ногой.
Я встал, взял стакан с «аликантом», кто-то стукнул вилкой по тарелке, и стол устремил
на меня
глаза. Указывая
на дующихся друзей, я сказал...
— Свинья ты! Мог бы шепнуть
на ухо, что ли. В дураках меня оставил! Они этого никогда не забудут! — А
глаза злые-злые.
Из купечества за этим столом бывали только двое: первый Савва Морозов, кругленький купчик с калмыцкими
глазами на лунообразном лице, коротко остриженный, в щегольском смокинге и белом галстуке, самый типичный цветок современной выставочной буржуазии, расцветший в теплицах капитализма
на жирной земле, унавоженной скопидомами дедами и отцами.
Прощаясь, я поцеловал у нее руку, и она сказала, подняв
на меня свои старческие
глаза...
В это время
на моих
глазах расцвел
на скачках тотализатор.
Величественная, стройная фигура,
глаза, которые, раз увидав, — не забудешь, и здоровый румянец не знающего косметики, полного жизни, как выточенного, оливково-матового лица остановил
на себе мое внимание.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня
глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда
на трефовую даму?
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои
на подравшихся //
На рынке мужиках: // «Под правым
глазом ссадина // Величиной с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: //
На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?
Вгляделся барин в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у
глаз, у рта // Излучины, как трещины //
На высохшей земле; // И сам
на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, // Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В
глазах у них нет совести, //
На шее — нет креста!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола
глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.