Неточные совпадения
Безграмотный редактор приучил читать свою безграмотную газету, приохотил к чтению охотнорядца, извозчика. Он — единственная бытовая фигура в газетном мире, выходец из народа,
на котором теперь, издали, невольно останавливается глаз
на фоне газет того
времени.
Составилась работоспособная редакция, а средств для издания было мало. Откликнулся
на поддержку идейной газеты крупный железнодорожник В.К. фон Мекк и дал необходимую крупную сумму. Успех издания рос. Начали приглашаться лучшие силы русской литературы, и 80-е годы можно считать самым блестящим
временем газеты, с каждым днем все больше и больше завоевывавшей успех. Действительно, газета составлялась великолепно и оживилась свежестью информации,
на что прежде мало обращалось внимания.
Я мог бегать неутомимо, а быстро ездил только
на пожарном обозе, что было мне разрешено брандмайором, полковником С.А. Потехиным, карточку которого с надписью берегу до сего
времени: «Корреспонденту В.А. Гиляровскому разрешаю ездить
на пожарном обозе». Кроме меня, этим же правом в Москве пользовался еще один человек — это корреспондент «Московского листка», поступивший после меня, А.А. Брайковский, специальность которого была только отчеты о пожарах.
Первое
время они только пугали мою молодую жену: стучит в двери этакий саженный оборванный дядя, от которого
на версту несет водкой и ночлежкой, и спрашивает меня.
Помню такой случай: из конторы богатой фирмы Бордевиль украли двадцатипудовый несгораемый шкаф с большими деньгами. Кража, выходящая из ряда обыкновенных: взломали двери и увезли шкаф из Столешникова переулка — самого людного места — в августе месяце среди белого дня. Полицию поставили
на ноги, сыскнушка разослала агентов повсюду, дело вел знаменитый в то
время следователь по особо важным делам Кейзер, который впоследствии вел расследование событий Ходынки, где нам пришлось опять с ним встретиться.
Оба лейтенанта были еще молодые люди. Гарбер среднего роста, а Шютце выше среднего, плотного телосложения, показывающего чрезвычайно большую физическую силу. Лица у обоих были свежими, энергичными. Во
время своего двухлетнего путешествия они чувствовали себя совершенно здоровыми, и только Шютце жаловался
на легкий ревматизм, полученный в Якутске.
Это спасло смельчаков, хотя встреча была случайной.
На такой дикий север тунгусы никогда не заходили зимой, а
на этот раз встретившийся матросам и спасший их тунгус был послан старостой селения Булом к устью восточного рукава Лены, где летом забыли пешни, употребляемые для прокола льда во
время ловли рыбы.
Оба лейтенанта были приняты и чествуемы редакцией «Русских ведомостей». Я показал им Москву, проводил их
на вокзал и по их просьбе некоторое
время посылал через них корреспонденции в «Нью-Йорк Геральд», которые там и печатались.
В толпе шулеров, очищающих Нижний от грязи во
время холеры, старался с метлой в руках бритый, как актер, пожилой франт в котелке и модном пальто. Это было
на площади против ярмарочного театра. Проезжал мимо Баранов и остановился. К нему подошел пристав...
— Против холеры первое средство — медь
на голом теле… Старинное средство, испытанное! [Теперь, когда я уже написал эти строки, я рассказал это моему приятелю врачу-гомеопату, и он нисколько не удивился. У нас во
время холеры как предохранительное средство носили
на шее медные пластинки. Это еще у Ганнемана есть.]
Вспомнил я, что и старые бурлаки во
время холеры в Рыбинске носили
на шее и в лаптях, под онучами, медные старинные пятаки.
А слыхал я о них еще во
времена моей бродяжной жизни, в бессонные ночи,
на белильном заводе, от великого мастера сказки рассказывать, бродяги Суслика, который сам их видал и в бывальщине о Степане Тимофеиче рассказывал, как атамана забрали, заковали, а потом снова перековали и в новых цепях в Москву повезли, а старые в соборе повесили для устрашения…
Во
время обычных танцев после программы
на эстраде я отдыхал в буфете.
Вот тогда еще узнал я о казни
на Болоте — рылся у нас в архивах, хотел в Москву ехать, куда донские дела того
времени были от нас отосланы, а как случилась беда — все бросил!
— Поройтесь в московских архивах, в летописях того
времени! — посоветовал мне
на прощанье Иван Иванович.
И бегу в корректорскую. Пишу
на узких полосках, отрываю и по десяти строчек отсылаю в набор, если срочное и интересное известие, а
время позднее. Когда очень эффектное — наборщики волнуются, шепчутся, читают кусочками раньше набора. И понятно: ведь одеревенеешь стоять за пахучими кассами и ловить, не глядя, освинцованными пальцами яти и еры, бабашки и лапочки или выскребать неуловимые шпации…
С покупкой дома и уплатой старых долгов дивиденда первое
время не было, и только
на 1890 год он появился в изрядной сумме, и было объявлено, что служащие получат свою долю. И действительно, все получили, но очень мало.
Издавалась «Русская газета» несколько лет. Основал ее какой-то Александровский, которого я в глаза не видал, некоторое
время был ее соиздателем Н.И. Пастухов, но вскоре опять ушел в репортерскую работу в «Современные известия», потратив последние гроши
на соиздательство.
В то
время тротуар у этого дома был очень высок, чуть не
на аршин выше мостовой. Стоявшие
на мостовой равнялись головами с поясом стоявших
на тротуаре. Всем хотелось быть ближе к воротам, ближе к цели. С мостовой влезали, хватаясь за платье стоявших выше, и падали вместе с ними. Кто-то вдруг из передних крикнул...
Было
время, когда «Современные известия» были самой распространенной газетой в Москве и весьма своеобразной: с одной стороны, в них печатались политические статьи, а с другой — они с таким же жаром врывались в общественную городскую жизнь и в обывательщину. То громили «Коварный Альбион», то с не меньшим жаром обрушивались
на бочки «отходников», беспокоивших по ночам Никиту Петровича Гилярова-Платонова, жившего
на углу Знаменки и Антипьевского переулка, в нижнем этаже, окнами
на улицу.
«Московские ведомости» то и дело писали доносы
на радикальную газету, им вторило «Новое
время» в Петербурге, и, наконец, уже после 1 марта 1881 года посыпались кары: то запретят розницу, то объявят предупреждение, а в следующем, 1882, году газету закрыли административной властью
на шесть месяцев — с апреля до ноября. Но И.И. Родзевич был неисправим: с ноября газета стала выходить такой же, как и была, публика отозвалась, и подписка
на 1883 год явилась блестящей.
На счастье Н.П. Ланина, в это
время молодой приват-доцент по полицейскому праву, уже сверкавший
на кафедре Московского университета, В.А. Гольцев «за неблагонадежность и внедрение вредных идей молодежи» был лишен кафедры.
Н.П. Ланин согласился
на все условия, и В.А. Гольцевым была составлена молодая редакция, в которую вошли и народники: Ф.Д. Нефедов, С.А. Приклонский, только что вернувшийся из ссылки, Н.М. Астырев, П.И. Кичеев, сибиряк М.И. Мишла-Орфанов, В.И. Немирович-Данченко и многие другие передовые люди того
времени.
Дело пошло. Деньги потекли в кассу, хотя «Новости дня» имели подписчиков меньше всех газет и шли только в розницу, но вместе с «пюблисите» появились объявления, и расцвел А.Я. Липскеров. Купил себе роскошный особняк у Красных Ворот. Зеркальные стекла во все окно, сад при доме, дорогие запряжки, роскошные обеды и завтраки, — все
время пьют и едят. Ложа в театре, ложа
на скачках, ложа
на бегах.
Это — яркая, можно сказать, во многом неповторимая фигура своего
времени: безграмотный редактор
на фоне безграмотных читателей, понявших и полюбивших этого человека, умевшего говорить
на их языке.
Трудно было думать, что через несколько лет после издания своей газеты этот человек будет гостем
на балу у президента Французской республики господина Карно во
время франко-русских торжеств в Париже!
Н.И. Пастухов, рыскавший целый день, дознался, что манифест печатается в Синодальной типографии,
на Никольской. Он познакомился с курьерами и околачивался все
время в швейцарской и ждал, когда повезут отпечатанный манифест во дворец.
Поздним вечером в редакции было получено от какого-то случайного очевидца известие, что между Воробьевыми горами и Крымским мостом опрокинулась лодка и утонуло шесть человек. Пользуясь знакомством с Н.И. Огаревым, бывшим в это
время за обер-полицмейстера, Ф.К. Иванов, несмотря
на поздний час, отправился к нему и застал полковника дома в его знаменитой приемной.
Вся стена приемной была украшена карикатурами
на полицию, начиная с древнейших
времен. Здесь были и лубки, и вырезки из сатирических журналов, и оригиналы разных художников.
На дворе стоял почти зимний холод. Улицы покрыты были какой-то гололедицей, чем-то средним между замерзшим дождем и растаявшим снегом, когда в скромную в то
время квартиру нового редактора-издателя вошел Иван Андреевич Вашков, довольно хороший и известный в Москве литератор, но вечно бедствовавший, частью благодаря своему многочисленному семейству, состоявшему из семи или восьми душ, а частью (и даже большей) благодаря своей губительной и неудержимой страсти к вину.
Эти отдельные эпизоды, вырванные из очень большой репортерской работы в «Московском листке», могут, как мне думается, дать некоторое представление и о репортаже того
времени, и о Н.И. Пастухове — создателе газеты, которая читалась и в гостиных, и в кабинетах, и в трактирах, и
на рынках, и в многочисленных торговых рядах и линиях.
Он в это
время был приставом
на Тверской-Ямской, где улицы и переулки были населены потомками когда-то богатого сословия ямщиков и вообще торговым, серым по тому
времени, людом.
Это жесточайшее
время реакции отразилось первым делом
на печати: получить разрешение
на газету или журнал было почти невозможно.
В ответ
на это мне главным управлением сообщалось, что всего этого недостаточно для утверждения меня редактором детского журнала, а необходим гимназический аттестат. Гимназического аттестата, да и вообще никаких бумаг, кроме указа об отставке с перечислением сражений, в которых я участвовал, полученного мной после турецкой войны, тогда у меня не было: все их растерял во
времена моей бродяжной юности.
Слово «казенная» было вычеркнуто, и номер задержан. Цензурный комитет помещался тогда
на углу Сивцева Вражка и Б. Власьевского переулка. Я вошел и попросил доложить о себе председателю цензурного комитета В.В. Назаревскому, которым и был приглашен в кабинет. Я рассказал о моем противоцензурном поступке, за который в те блаженные
времена могло редактору серьезно достаться, так как «преступление» — выпуск номера без разрешения цензуры — было налицо.
Иногда эти гранки отдавались, нецензурные недоразумения улаживались — и номер выходил беспрепятственно. Иногда же я выпускал номер
на риск, и приходилось ездить с объяснениями в цензурный комитет. Все это стоило
времени и трепало нервы.
В это
время была в моде его книжка рассказов «
На Волге», а в «Русской мысли» незадолго перед этим имел большой, заслуженный успех его прекрасный художественный рассказ «За отца»
на сюжет побега из крепости политического заключенного.
А.П. Сухов, которому к этому
времени исполнилось двадцать шесть лет, оставил богомаза, нанял комнатку за три рубля в месяц
на Козихе и принялся за работу. Читал, учился по вечерам, начав с грамматики, а днем писал образа по заказу купцов.
Впоследствии комитет извинился в неправильном иске, вызвавшем арест, но незаслуженный позор и тюремное заключение отозвались
на здоровье А.П. Сухова: он зачах и через семь месяцев по освобождении, в 1875 году, скончался в одиночестве в своей бедной комнатке
на Козихе среди начатых рукописей и неоконченных рисунков, утешаясь только одной радостью, что его мать умерла во
время славы своего сына.
В это
время редакция «Будильника» помещалась
на углу Тверской и Гнездниковского переулка в доме Самуила Малкиеля, прославившегося поставкой бумажных подошв для солдатских сапог во
время турецкой войны 1877 года.
Он одевался по моде, нюхал «головкинский» дорогой табак из золотой табакерки
времен Людовика XVI и жил в своем доме
на Мещанской, недалеко от Сухаревки,
на которую ходил каждое воскресенье, коллекционируя миниатюры и рисунки.
У него одно
время на Петровке была контора по продаже имений и домов — и когда он уставится
на покупателя своими убедительными, честными немецкими глазами, так тот не уйдет из конторы, не продав или не купив то, что ему Владимир Эмильевич Миллер предложит.
— Нет, надо свою газету, деньги есть
на первое
время, а там… О! Но, конечно, надо не сразу, а исподволь!
Как-то
на заборах Москвы тех
времен появилась огромная афиша с полуаршинными буквами: «Дикая Америка».
В.А. Гольцев, руководивший политикой, писал еженедельные фельетоны «Литературное обозрение», П.С. Коган вел иностранный отдел, В.М. Фриче ведал западной литературой и в ряде ярких фельетонов во все
время издания газеты основательно знакомил читателя со всеми новинками Запада, не переведенными еще
на русский язык.
«Курьер» вступил в четвертый год издания. В редакции шли какие-то недоразумения. Редактировал газету некоторое
время В.П. Потемкин, сыпались кары
на газету — цензура становилась злее с каждым днем.
Номера, отбираемые полицией, продавались в тот же день газетчиками по рублю, а ходовой сообразительный оптовик-газетчик Анисимов, имевший свою лавочку в Петровских линиях, нажил
на этом деньги, долгое
время торгуя «Курьером» из-под полы.
Они, В.А. Острогорский и Д.И. Тихомиров, старинные друзья, после сели рядом и молча пили водку,
время от
времени кидая друг
на друга недружелюбные взгляды; у В.А. Острогорского еще сильнее косили глаза, а Д.И. Тихомиров постукивал своей хромой ногой.
В другой половине дома, рядом с почтовым отделением, была открыта
на собранные пожертвования народная библиотека, названная именем В.А. Гольцева. Эта вывеска красовалась не более недели: явилась полиция, и слова «имени Гольцева» и «народная» были уничтожены, а оставлено только одно — «библиотека». Так грозно было в те
времена имя Гольцева и слово «народ» для властей.
Было
время, когда точно так же и «Русская мысль» и «Русские ведомости» относились и к Антону Чехову, а потом к нему
на поклон пришли.