Неточные совпадения
От Тестова мы вышли полными
друзьями,
и я с
той минуты всего себя отдал «Русским ведомостям».
В 1905 году было приостановлено издание с 22 декабря по 1 января 1906 года за
то, что «редакция газеты „Русские ведомости“ во время мятежного движения, еще не кончившегося в Москве
и в
других городах, явно поддерживала его, собирала открыто значительные пожертвования в пользу разных забастовочных комитетов, политических ссыльных, борцов за свободу
и пр.».
Каково же было удивление, когда на
другой день утром жена, вынимая газеты из ящика у двери, нашла в нем часы с цепочкой, завернутые в бумагу! При часах грамотно написанная записка: «Стырено по ошибке, не знали, что ваши, получите с извинением». А сверху написано: «В.А. Гиляровскому».
Тем и кончилось. Может быть, я
и встречался где-нибудь с автором этого дела
и письма, но никто не намекнул о происшедшем.
Я привожу здесь маленький кусочек из этой поездки, но самое описание холерных ужасов интересно было в
то время для газетной статьи, а теперь интереснее припомнить кое-что из подробностей
тех дней, припомнить
то, что уж более никогда не повторится, —
и людей таких нет,
и быт совсем
другой стал.
До сего времени не знаю, был ли это со мной приступ холеры (заразиться можно было сто раз) или что
другое, но этим дело не кончилось, а вышло нечто смешное
и громкое, что заставило упомянуть мою фамилию во многих концах мира, по крайней мере в
тех, где получалась английская газета, выходившая в миллионах экземпляров.
Нашли офицера с простреленной головой. Тут же валялся револьвер казенного образца. Медицинский персонал ходил по полю
и подавал помощь
тем, у кого были признаки жизни. Их развозили по больницам, а трупы на Ваганьково
и на
другие кладбища.
Было время, когда «Современные известия» были самой распространенной газетой в Москве
и весьма своеобразной: с одной стороны, в них печатались политические статьи, а с
другой — они с таким же жаром врывались в общественную городскую жизнь
и в обывательщину.
То громили «Коварный Альбион»,
то с не меньшим жаром обрушивались на бочки «отходников», беспокоивших по ночам Никиту Петровича Гилярова-Платонова, жившего на углу Знаменки
и Антипьевского переулка, в нижнем этаже, окнами на улицу.
Среди недели они также помещали мелкие наброски, в которых
тот и другой «прохватывали»
и «протаскивали» богачей купцов
и обывателей, не щадя интимных сторон жизни,
и имели огромный успех.
Ее место заступил новый управляющий, неизвестно кем рекомендованный, на которого
друзья и сотрудники жаловались Никите Петровичу
и советовали его учитывать, но Н.П. Гиляров-Платонов отвечал всем одно
и то же...
Н.П. Ланин согласился на все условия,
и В.А. Гольцевым была составлена молодая редакция, в которую вошли
и народники: Ф.Д. Нефедов, С.А. Приклонский, только что вернувшийся из ссылки, Н.М. Астырев, П.
И. Кичеев, сибиряк М.
И. Мишла-Орфанов, В.
И. Немирович-Данченко
и многие
другие передовые люди
того времени.
Газета вначале была малозаметной. Редакцию трудно было отыскать — часто переезжала она с места на место,
и типографии менялись
то и дело: задолжали —
и в
другую!
И на
другой день появляется в «Советах
и ответах» следующее: «Повару Оливье на Трубу. Рябчики-то ваши куда как плохи, нельзя ли подавать посвежей. Узнает о
том санитарная комиссия — протокол составит».
На
другой день мы были в Законорье, у вдовы Чуркина Арины Ефимовны, которая жила с дочкой-подростком в своем доме близ трактира. В трактире уже все знали о
том, что Костя осрамился,
и все радовались. Вскоре его убили крестьяне в Болоте, близ деревни Беливы. Уж очень он грабил своих, главным образом сборщиков на погорелое, когда они возвращаются из поездок с узлами
и деньгами.
Тот к числу
друзей Н.
И. Пастухова не принадлежал, находил, что он «компрометирует русское общество», но, вынужденный настоятельностью обращенных к нему вопросов, пресерьезно ответил, подстрочно переводя коротенький привет Н.
И. Пастухова: «Спасибо, голуби!»
Иногда дело передавалось в суд
и кончалось рублевым штрафом, но до суда я старался никогда не доводить, чтобы не обозлить цензуру, которая все-таки имела возможность всегда зарезать издание
тем или
другим путем.
Еще восемь лет прожил он у богомаза, усиленно в это время читая все, что попадалось под руку,
и рисуя. Но
то и другое шло без всякой системы.
Тому и другому пришлось оставить сотрудничество после следующего случая: П.
И. Кичеев встретил в театре репортера «Русского курьера», которому он не раз давал сведения для газеты,
и рассказал ему, что сегодня лопнул самый большой колокол в Страстном монастыре, но это стараются скрыть,
и второе, что вчера на Бронной у модистки родились близнецы, сросшиеся между собою спинами, мальчик
и девочка,
и оба живы-здоровы,
и врачи определили, что они будут жить.
Репортер, поверивший старому литератору, напечатал
то и другое известие в воскресном номере своей газеты.
Портреты
того и другого, сделанные Л.Л. Белянкиным, были великолепны. После этого «происшествия» редактировать «Развлечение» стал сам А.В. Насонов, а карикатуры исполнялись Н.
И. Богдановым, А.
И. Лебедевым, М.Е. Малышевым, С.А. Любовниковым
и Эрбером.
Совершенно неожиданно «Развлечение» перешло в собственность Ивану Андреевичу Морозову, книжнику-лубочнику с Никольской, издававшему копеечные листовки
и разные «страшные» повести или романы известных писателей, но под
другими названиями, а
то и под
теми же, но авторы были
другие.
Для газеты создалась обстановка, при которой можно было сверкнуть ярче, чем «Русские ведомости»,
и тем удержать подписчиков. Тут понадобилось
и расширение беллетристического отдела,
и пригодились лирические революционные фельетоны. Были приглашены лучшие силы по беллетристике, появились Д.Н. Мамин-Сибиряк, К.М. Станюкович, Вас.
И. Немирович-Данченко,
И.Н. Потапенко,
И.А. Бунин, В.В. Каллаш, Д.Л. Мордовцев, Н.
И. Тимковский, поэты К.В. Бальмонт, В.Я. Брюсов, Лев Медведев, Е.А. Буланина
и много
других.
На
другой день в
те же часы приходит М.М. Бойович в редакцию
и застает Леонида Андреева за чтением только что полученной книжки «Русского богатства», в которой Н.К. Михайловский расхвалил Андреева.
В
другой половине дома, рядом с почтовым отделением, была открыта на собранные пожертвования народная библиотека, названная именем В.А. Гольцева. Эта вывеска красовалась не более недели: явилась полиция,
и слова «имени Гольцева»
и «народная» были уничтожены, а оставлено только одно — «библиотека». Так грозно было в
те времена имя Гольцева
и слово «народ» для властей.
После завтрака
та же картина, но в миниатюре
и с
другой стороны: в гостиной открывается форточка
и выставляется на особое приспособление полная зерен кормушка. Слетаются пернатые, а В.М. Лавров радуется
и о каждой птичке что-нибудь расскажет...
На
другое утро, проснувшись, она подошла к
тому же окну —
и была поражена: поля не было, а зеленела огромная сосновая роща!
Через полстолетия припомнились они не за их достоинства, а за что-то
другое, видимо, более яркое
и характерное, чем в
других, более популярных газетах
того времени.
На
другой день пристав, театрал
и приятель В.П. Далматова, которому
тот рассказал о вчерашнем, сказал, что это был драгунский юнкер Владимир Бестужев, который, вернувшись с войны, пропивает свое имение,
и что сегодня его губернатор уже выслал из Пензы за целый ряд буйств
и безобразий.
Я всегда вспоминал эти слова не вовремя. Надо было бы их вспомнить
и на
другой день, на каком-то торжественном обеде, где я проговорил
то, что было не по месту
и не по времени, да еще пустил какой-то экспромт про очень высокопоставленную особу.
— У моего отца, — говорил М.М. Бойович, — есть
друг, албанец, которого он когда-то спас от смерти. Он предлагал отцу совершить это путешествие, обещался сопровождать его
и вернуть живым домой. В Албании существует обычай, что если за своего спутника, кто, по местному выражению, «взят на бесу»,
то его не трогают.
Свободно, независимо, с хорошим настроением, как
и тогда, я вышел из вагона, ничего не подозревая, но мрачный полисмен-офицер внимательно взглянул на меня
и с непреклонным видом потребовал паспорт. Это меня обозлило. Сразу почувствовалось
другое настроение, совсем противоположное
тому, какое было.
Друзья только в эти минуты наперерыв, перебивая
друг друга, рассказали, что мое счастье было в
том, что я забыл табакерку. В
те минуты, когда я за ней бегал, по коридору прошел военный обход, который арестовал бы меня,
и утром я был бы уже удавлен.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны
и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у
того и у
другого.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с
другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые
и поведения хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую. А если что не так,
то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на
другую квартиру.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот
и тянет! В одном ухе так вот
и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в
другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!»
И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз.
И руки дрожат,
и все помутилось.