Неточные совпадения
Как-то одного из них Лентовский увидал в компании своих знакомых, ужинавших в саду, среди
публики. Сверкнул
глазами, прошел мимо. В театре присутствовал «всесильный» генерал-губернатор князь Долгоруков. Лентовский торопился его встретить. Возвратившись обратно, он ищет
глазами ростовщика, но стол уже опустел, а ростовщик разгуливает по берегу пруда с сигарой в зубах.
Один из моих друзей — репортер — прямо по нюху, закрыв
глаза, при входе в зал угадывал, какой кружок играет: рыбники ли, мясники ли, овощники ли из Охотного ряда. Какой торговец устраивает, такая у него и
публика: свой дух, запах, как у гоголевского Петрушки. Особенно рыбники.
Вдруг Гамлет-Вольский выпрямился, повернулся к Горацио, стоявшему почти на авансцене спиной к
публике. Его
глаза цвета серого моря от расширенных зрачков сверкали черными алмазами, блестели огнем победы… И громовым голосом, единственный раз во всей пьесе, он с торжествующей улыбкой бросил...
От восторга тамбовские помещики, сплошь охотники и лихие наездники, даже ногами затопали, но гудевший зал замер в один миг, когда Вольский вытянутыми руками облокотился на спинку стула и легким, почти незаметным наклоном головы, скорее своими ясными
глазами цвета северного моря дал знать, что желание
публики он исполнит. Артист слегка поднял голову и чуть повернул влево, вглубь, откуда раздался первый голос: «Гамлета! Быть или не быть!»
И читает или, вернее, задает сам себе вопросы, сам отвечает на них, недвижный, как прекрасный мраморный Аполлон, с шевелюрой Байрона, с неподвижными, как у статуи,
глазами, застывшими в искании ответа невозможного… И я и вся
публика также неподвижны, и также
глаза всех ищут ответа: что дальше будет?… «Быть или не быть?» И с этим же недвижным выражением он заканчивает монолог, со взглядом полного отчаяния, словами: «И мысль не переходит в дело». И умолкает.
А
публика еще ждет. Он секунду, а может быть, полминуты глядит в одну и ту же точку — и вдруг
глаза его, как серое северное море под прорвавшимся сквозь тучи лучом солнца, загораются черным алмазом, сверкают на миг мимолетной улыбкой зубы, и он, радостный и оживленный, склоняет голову. Но это уж не Гамлет, а полный жизни, прекрасный артист Вольский.
— Келлер! Поручик в отставке, — отрекомендовался он с форсом. — Угодно врукопашную, капитан, то, заменяя слабый пол, к вашим услугам; произошел весь английский бокс. Не толкайтесь, капитан; сочувствую кровавой обиде, но не могу позволить кулачного права с женщиной в
глазах публики. Если же, как прилично блага-ароднейшему лицу, на другой манер, то — вы меня, разумеется, понимать должны, капитан…
В угоду ему она сделала, однако ж, несколько попыток, но — Боже! — сколько изобретательности нужно ей было иметь, чтоб тут пришить новый бант, там переменить тюник — и все для того, чтоб отвести
глаза публике и убедить, что она является в общество не в «мундире», как какая-нибудь асессорша, а всегда в новом и свежем наряде!
Обычная удачливость мудрецов и на этот раз сказалась во всей силе, ибо им достаточно было одной минуты общего увлечения, чтобы, в
глазах публики, в несчетный раз проделать самый заурядный и всем надоевший фокус.
Неточные совпадения
Да,
публика весьма бесцеремонно рассматривала ее, привставая с мест, перешептываясь. Самгин находил, что
глаза женщин светятся завистливо или пренебрежительно, мужчины корчат слащавые гримасы, а какой-то смуглолицый, курчавый, полуседой красавец с пышными усами вытаращил черные
глаза так напряженно, как будто он когда-то уже видел Марину, а теперь вспоминал: когда и где?
Владимирские пастухи-рожечники, с аскетическими лицами святых и
глазами хищных птиц, превосходно играли на рожках русские песни, а на другой эстраде, против военно-морского павильона, чернобородый красавец Главач дирижировал струнным инструментам своего оркестра странную пьесу, которая называлась в программе «Музыкой небесных сфер». Эту пьесу Главач играл раза по три в день,
публика очень любила ее, а люди пытливого ума бегали в павильон слушать, как тихая музыка звучит в стальном жерле длинной пушки.
У Омона Телепнева выступала в конце программы, разыгрывая незатейливую сцену: открывался занавес, и пред
глазами «всей Москвы» являлась богато обставленная уборная артистки; посреди ее, у зеркала в три створки и в рост человека, стояла, спиною к
публике, Алина в пеньюаре, широком, как мантия.
После первого акта
публика устроила Алине овацию, Варвара тоже неистово аплодировала, улыбаясь хмельными
глазами; она стояла в такой позе, как будто ей хотелось прыгнуть на сцену, где Алина, весело показывая зубы, усмехалась так, как будто все люди в театре были ребятишками, которых она забавляла.
— Минувшим летом здесь, на
глазах гуляющей
публики, разделся донага и стал купаться земский начальник Мусин-Пушкин.