Прошли многие годы; впечатление страшной казни изгладилось из памяти народной, но долго еще стояли вдоль кремлевского рва те скромные церкви, и приходившие в них молиться могли слышать панихиды за упокой измученных и избиенных по
указу царя и великого князя Иоанна Васильевича Четвертого.
Неточные совпадения
Царь премудрый, // Издай
указ, чтоб жены были верны, // Мужья нежней на их красу глядели, // Ребята все чтоб были поголовно // В невест своих безумно влюблены, // А девушки задумчивы и томны… // Ну, словом, как хотят, а только б были // Любовники.
— Когда узнала о казни Дружины Андреича, батюшка; когда получили в монастыре синодик от
царя, с именами всех казненных и с
указом молиться за их упокой; накануне того самого дня, как я к ней приехал.
— Должно быть, князь. Но садись, слушай далее. В другой раз Иван Васильевич, упившись, начал (и подумать срамно!) с своими любимцами в личинах плясать. Тут был боярин князь Михаило Репнин. Он заплакал с горести.
Царь давай и на него личину надевать. «Нет! — сказал Репнин, — не бывать тому, чтобы я посрамил сан свой боярский!» — и растоптал личину ногами. Дней пять спустя убит он по царскому
указу во храме божием!
— Боярин, — ответил Вяземский, — великий государь велел тебе сказать свой царский
указ: «Боярин Дружина!
царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси слагает с тебя гнев свой, сымает с главы твоей свою царскую опалу, милует и прощает тебя во всех твоих винностях; и быть тебе, боярину Дружине, по-прежнему в его, великого государя, милости, и служить тебе и напредки великому государю, и писаться твоей чести по-прежнему ж!»
Мы сели в небольшой, по старине меблированной гостиной, выходящей на улицу теми окнами, из которых на двух стояли чубуки, а на третьем красный петух в генеральской каске и козел в черной шляпе, а против них на стене портрет
царя Алексея Михайловича с развернутым
указом, что «учали на Москву приходить такие-сякие дети немцы и их, таких-сяких детей, немцев, на воеводства бы не сажать, а писать по черной сотне».