Неточные совпадения
С этими словами он хотел было сесть на стул, на котором висел вицмундирный фрак; но оказалось, что этот стул может только выносить тяжесть фрака без человека, а
не человека в сюртуке. Круциферский, сконфузившись, просил его поместиться на кровать, а сам взял другой (и
последний) стул.
Она приехала в
последние годы царствования покойной императрицы Екатерины портнихой при французской труппе; муж ее был второй любовник, но, по несчастию, климат Петербурга оказался для него гибелен, особенно после того, как, оберегая с большим усердием, чем нужно женатому человеку, одну из артисток труппы, он был гвардейским сержантом выброшен из окна второго этажа на улицу; вероятно, падая, он
не взял достаточных предосторожностей от сырого воздуха, ибо с той минуты стал кашлять, кашлял месяца два, а потом перестал — по очень простой причине, потому что умер.
Это был день неудач. Глафира Львовна никак
не ожидала, что в уме Негрова дело это примет такой оборот; она забыла, как в
последнее время сама беспрестанно говорила Негрову о том, что пора Любу отдать замуж; с бешенством влюбленной старухи бросилась она на постель и готова была кусать наволочки, а может быть, и в самом деле кусала их.
Последняя речь была произнесена обыкновенным тоном; Негров совершенно успокоился насчет негоциации и был уверен, что Круциферский из его рук
не ускользнет.
Круциферский помертвел; он думал, что
последний поцелуй любви для Глафиры Львовны так же был важен и поразителен, как для него первый поцелуй, попавшийся
не по адресу.
Мало-помалу помещичьи лошади перевезли почти всех главных действующих лиц в губернию, и отставной корнет Дрягалов был уж налицо и украшал пунцового цвета занавесами окна своей квартиры, нанятой на
последние деньги; он ездил в пять губерний на все выборы и на главнейшие ярмарки и нигде
не проигрывался, несмотря на то что с утра до ночи играл в карты, и
не наживался, несмотря на то что с утра до ночи выигрывал.
Последнее обстоятельство показалось очень важным советнику:
не поедет же Антон Антонович в кафедральный собор, подумал он, на одной лошади, а где же Никешке-форейтору справиться с парой буланых!
Оставимте на несколько минут, или на несколько страниц, председателя и советника, который, после получения Анны в петлицу, ни разу
не был в таком восторге, как теперь: он пожирал сердцем, умом, глазами и ушами приезжего; он все высмотрел: и то, что у него жилет был
не застегнут на
последнюю пуговицу, и то, что у него в нижней челюсти с правой стороны зуб был выдернут, и проч. и проч. Оставимте их и займемтесь, как NN-цы, исключительно странным гостем.
Софи решилась на
последнее: она стала искать места горничной и нашла было одно; в цене сошлись, но особая примета в паспорте так удивила барыню, что она сказала: «Нет, голубушка, мне
не по состоянию иметь горничную, которая говорит по-французски».
Только
последний совет Владимир и исполнил: стихов он
не писал.
Женевец все еще жил у них; в
последнее время он порывался несколько раз оставить Бельтовых, но
не мог: он так сжился с этим семейством, так много уделил своего Владимиру и так глубоко уважал его мать, что ему трудно было переступить за порог их дома; он становился угрюм, боролся с собою, — он, как мы сказали, был холодный мечтатель и, следовательно, неисправим.
В
последнее время я
не брал у вас денег;
не делайте опыта мне их пересылать, а отдайте половину человеку, который ходил за мною, а половину — прочим слугам, которым прошу дружески от меня поклониться: я подчас доставлял много хлопот этим бедным людям. Оставшиеся книги примет от меня в подарок Вольдемар. К нему я пишу особо.
«
Не советы учителя, а советы друга будут
последнею речью к тебе, Вольдемар.
Видали мы таких молодцов,
не он первый,
не он
последний, все они только на словах выезжают: я-де злоупотребления искореню, а сам
не знает, какие злоупотребления и в чем они…
Одним, если
не прекрасным, то совершенно петербургским утром, — утром, в котором соединились неудобства всех четырех времен года, мокрый снег хлестал в окна и в одиннадцать часов утра еще
не рассветало, а, кажется, уж смеркалось, — сидела Бельтова у того же камина, у которого была
последняя беседа с женевцем; Владимир лежал на кушетке с книгою в руке, которую читал и
не читал, наконец, решительно
не читал, а положил на стол и, долго просидев в ленивой задумчивости, сказал...
Бедная женщина, она была лишена даже
последнего утешения в разлуке — возможности писать с достоверностью, что письмо дойдет, — и,
не зная, дойдут ли, для одного облегчения, послала два письма в Париж, confiées aux soins de l’ambassa de russe [доверив их попечению русского посольства (фр.).].
Почтмейстер был очень доволен, что чуть
не убил Бельтову сначала горем, потом радостью; он так добродушно потирал себе руки, так вкушал успех сюрприза, что нет в мире жестокого сердца, которое нашло бы в себе силы упрекнуть его за эту шутку и которое бы
не предложило ему закусить. На этот раз
последнее сделал сосед...
Иногда заезжали в гостиницу и советники поиграть на бильярде, выпить пуншу, откупорить одну, другую бутылку, словом, погулять на холостую ногу, потихоньку от супруги (холостых советников так же
не бывает, как женатых аббатов), — для достижения
последнего они недели две рассказывали направо и налево о том, как кутнули.
Бельтов прошел в них и очутился в стране, совершенно ему неизвестной, до того чуждой, что он
не мог приладиться ни к чему; он
не сочувствовал ни с одной действительной стороной около него кипевшей жизни; он
не имел способности быть хорошим помещиком, отличным офицером, усердным чиновником, — а затем в действительности оставались только места праздношатающихся, игроков и кутящей братии вообще; к чести нашего героя, должно признаться, что к
последнему сословию он имел побольше симпатии, нежели к первым, да и тут ему нельзя было распахнуться: он был слишком развит, а разврат этих господ слишком грязен, слишком груб.
Последнее поручение нелегко было исполнить: сконфуженная молодая чета прятала руки, краснела, целовалась и
не знала, что начать.
Они учредились просто, скромно,
не знали, как другие живут, и жили по крайнему разумению; они
не тянулись за другими,
не бросали
последние тощие средства свои, чтоб оставить себя в подозрении богатства, они
не натягивали двадцать, тридцать ненужных знакомств; словом: часть искусственных вериг, взаимных ланкастерских гонений, называемых общежитием, над которым все смеются и выше которого никто
не смеет стать, миновала домик скромного учителя гимназии; зато сам Семен Иванович Крупов мирился с семейной жизнию, глядя на «милых детей» своих.
—
Не знаю цели, — заметил Круциферский, — с которой вы сказали
последнее замечание, но оно сильно отозвалось в моем сердце; оно навело меня на одну из безотвязных и очень скорбных мыслей, таких, которых присутствие в душе достаточно, чтоб отравить минуту самого пылкого восторга. Подчас мне становится страшно мое счастие; я, как обладатель огромных богатств, начинаю трепетать перед будущим. Как бы…
— Ну, милая моя, полно шутить, я тебе в
последний раз скажу добрым порядком, что твое поведение меня огорчает; я еще молчала в деревне, но здесь этого
не потерплю; я
не за тем тащилась в такую даль, чтоб про мою дочь сказали: дикая дурочка; здесь я тебе
не позволю в углу сидеть.
— Вот, матушка, вдовье положенье; ото всего терплю, от
последнего мальчишки. Что сделаешь — дело женское; если б был покойник жив, что бы я сделала с эдаким негодяем… себя бы
не узнал… Горькая участь,
не суди вам бог испытать ее!
Хандра Бельтова, впрочем,
не имела ни малейшей связи с известным разговором за шестой чашкой чаю; он в этот день встал поздно, с тяжелой головой; с вечера он долго читал, но читал невнимательно, в полудремоте, — в
последние дни в нем более и более развивалось какое-то болезненное
не по себе,
не приходившее в ясность, но располагавшее к тяжелым думам, — ему все чего-то недоставало, он
не мог ни на чем сосредоточиться; около часу он докурил сигару, допил кофей, и, долго думая, с чего начать день, со чтения или с прогулки, он решился на
последнее, сбросил туфли, но вспомнил, что дал себе слово по утрам читать новейшие произведения по части политической экономии, и потому надел туфли, взял новую сигару и совсем расположился заняться политической экономией, но, по несчастию, возле ящика с сигарами лежал Байрон; он лег на диван и до пяти часов читал — «Дон-Жуана».
«Тут, — писал племянник, — больной начал бредить, лицо его приняло задумчивое выражение
последних минут жизни; он велел себя приподнять и, открывши светлые глаза, хотел что-то сказать детям, но язык
не повиновался. Он улыбнулся им, и седая голова его упала на грудь. Мы схоронили его на нашем сельском кладбище между органистом и кистером».
Нельзя, да и
не нужно всем выступать на первый план; делай каждый свое в своем кругу, — дело везде найдется, а после работы спокойно заснешь, когда придет время
последнего отдыха.
Надобно признаться, человек очень глупо устроил свою жизнь: девять десятых ее проводит в вздоре и мелочах, а
последней долей он
не умеет пользоваться.
Она
не трогалась с места, обиженная тоном
последних слов. Помолчавши несколько, она опять подняла взор свой на Бельтова и тихим, умоляющим голосом сказала ему...
Последнее время Дмитрий особенно
не в духе: вечно задумчив, более обыкновенного рассеян; у него это есть в характере, но страшно, что все это растет; меня беспокоит его грусть, и подчас я дурно объясняю ее…
Ты
не найдешь, Дмитрий, примирения в своей душе; ах, друг мой, я отдала бы всю кровь мою до
последней капли, если б ты мог, хотел понять меня; как тебе было бы хорошо!
Медузин был доволен сметой:
не то чтоб очень дорого, а выпить довольно; сверх того, он ассигновал значительные деньги на покупку визиги для пирогов, ветчины, паюсной икры, лимонов, селедок, курительного табаку и мятных пряников, —
последнее уже
не по необходимости, а из роскоши.
Последнее замечание, вероятно, хозяин основал на том, что Круциферский и послабже
не хотел.
В
последнее время я расстался с заграничными друзьями; здесь
не было ни одного человека, близкого мне; я толкнулся к некоторым в Москве — ничего общего!